Что такое история?
Левеллеры против Кромвеля
Переход нашей страны на путь реализации демократических идеалов и ценностей делает актуальным новое обращение к историческому опыту родоначальников современной политической демократии. Одно из наиболее почетных мест в этом ряду по праву должны занимать левеллеры — борцы за свободу и демократию в эпоху Английской революции середины XVII в. Особая роль в движении левеллеров принадлежала его признанному руководителю Джону Лильберну, чрезвычайно популярному в массах английского народа. «Честный Джон», «свободнорожденный Джон» — так называли его современники.
В отечественной историографии накоплен значительный опыт документированного изложения политической биографии Лильберна и хронологически выстроенной истории движения левеллеров [1]. Элементарные сведения по этой проблематике в течение нескольких десятилетий являются обязательным разделом школьных учебников. Поэтому автор предлагаемой статьи сосредоточился лишь на постановке вопросов о левеллерстве как альтернативе олигархически-диктаторскому пути развития революции, связанному с именем Оливера Кромвеля, и о социальной природе движения левеллеров. Именно эти вопросы подверглись идеологической аберрации в советской литературе об Английской революции, неизменно выдвигавшей на первый план уравнительно-коммунистическое движение диггеров — «истинных левеллеров» — с его «гениальным» вождем Джерардом Уинстенли.
Сопоставление диггеров и левеллеров с официально-марксистских, пролетарски-классовых позиций неизменно вело к констатации «либеральной», по М. А. Баргу, ущербности партии Лильберна по сравнению с «истинными левеллерами» [2]. Нет необходимости еще раз останавливаться на общепризнанных заслугах М. А. Барга в деле изучения Английской революции середины XVII в. Достаточно напомнить, что этот, несомненно, выдающийся представитель исторической науки советского периода нашел в себе мужество дать на страницах своей последней книги «Великая английская революция в портретах ее деятелей» высочайшую оценку исторической личности Лильберна как «неподкупного народного трибуна», что означало фактически стартовый сигнал к пересмотру всей устоявшейся отечественной парадигмы относительно истории Англии в XVII в. [3] В то же время приходится констатировать, что и в этой книге Уинстенли остается фаворитом революции, «подлинно гениальным мыслителем» и «пророком», единственным в те годы «достойным оппонентом Томасу Гоббсу» [4] — и все благодаря своей уравнительно-коммунистической ориентации.
Автор данной статьи полагает, что давно пора вернуть слову «либерализм» его гордое политическое звучание, тем более что в этом случае речь идет о «революционном либерализме», возможность существования которого обоснована в работе Е. Б. Черняка, имевшего в виду позицию Дантона как оппонента террористически-диктаторской линии Робеспьера [5].
Критерий выбора хронологических рамок исследования весьма прост. Именно
Концентрированное выражение этих идей и реальной истории борьбы за их торжество можно найти в политической публицистике Дж. Лильберна и У. Уолвина, подключенной к анализу в данной статье, а идейное кредо сторонников самодовлеющей государственности — в приводимых фрагментах книги Т. Гоббса «Левиафан», публикация которой в 1651 г. представляла собой один из этапов подготовки режима протектората — эскизного наброска революционных диктатур XX в. К чести левеллеров и Лильберна надо отметить, что они выступили против авторитарных и диктаторских тенденций в развитии революции значительно раньше — как только они возникли, став историческими оппонентами Кромвеля и кромвелианцев. Романтическая и трагическая конфронтация права силы и силы права нашла предельно конкретные воплощение в легендарных фигурах генерала Оливера Кромвеля и «свободнорожденного» Джона Лильберна.
Классики английской исторической науки, особенно Т. Карлейль, Г. Т. Бокль и С. Р. Гардинер, были заняты первичной реабилитацией «доброю старого дела», т. е. революции середины XVII в., и соответственно Оливера Кромпеля, ставшего знаковым символом этой революции и одним из кумиров викторианского исторического сознания. Однако превознесение Кромвеля может быть эффективным только на основе дискредитации демократического направления или во всяком случае его замалчивания, что и имело место в XIX в., а также у таких более современных исследователей, как М. Эшли, автор книги «Величие Оливера Кромвеля» [6] Усиление внимания к проблеме левеллеров в годы второй мировой войны и после нее методологически было основано на признании тесной и неразрывной связи между прошлым и настоящим, на преодолении наиболее консервативных концепций. Объективная логика вооруженной борьбы с фашизмом основательно перестроила субъективную логику западных идеологов. В сознании многих английских и американских историков «Народное соглашение» — предложенный левеллерами конституционный вариант общественного договора — начало вытеснять «Великую хартию вольностей». Выдвинутые в англоязычных странах после второй мировой войны интерпретации движения левеллеров стали предметом специального рассмотрения в статьях Г. Р. Левина и автора этих строк, пришедших к различным решениям некоторых историографических проблем [7].
Барг в 1967 г. отмечал внутреннее родство своей трактовки исторической роли и значения левеллерства с той концепцией, которую выдвинул канадский историк К. Макферсон в книге «Политическая теория собственнического индивидуализма». Одна из главных целей Макферсона — понижение историографического статуса движения левеллеров как принципиальных сторонников имущих в их борьбе с неимущими.
Макферсон, искусственно сближая политические позиции левеллеров и индепендентов — «и те, и другие приравнивали свободу к обладанию собственностью» [8], шел еще дальше и усматривал некоторую общность в мировоззренческих установках Гоббса и левеллеров. Однако это именно та борьба противоположностей, в которой нет места единству [9]. Отрадно заметить, что И. И. Шарифжанов пришел к сходным выводам относительно концепции канадского профессора [10].
В предлагаемой статье автор еще не раз коснется полемики между ветеранами творческого марксизма, английскими историками К. Хиллом и А. Л. Мортоном, которая имеет непреходящее значение и может быть резюмирована названием книги Мортона: «Левеллерская демократия — факт или миф?» [11]. И Барг, и Хилл в разное время отмечали общность своих идейно-теоретических взглядов на проблему левеллеров. Эта общность была подмечена и внешними наблюдателями, в частности английским профессором Д. Эйлмером, пустившим в оборот термин «тезис Барга-Хилла» [12]. С нашей точки зрения, этот тезис ныне может и должен быть оспорен, причем позитивной основой альтернативной концепции должно стать новое представление о социальной программе движения левеллеров, попытка реконструкции которой предпринимается в этой статье.
Характеризуя историческую роль левеллерства, необходимо подробнее остановиться на противостоявшей ему силе.
Одна из существенных особенностей Английской буржуазной революции состоит в том, что ее восходящая и нисходящая линии представляют собой этапы политической биографии одного человека — Оливера Кромвеля, «Робеспьера и Наполеона английской революции», как его назвал Ф. Энгельс. Полномочия Кромвеля на исключительное представительство в истории от имени Английской революции бесспорны и обеспечены ему всем ходом революционных событий.
Создатель революционной армии, полководец, одержавший немало блестящих побед, крупнейший политик своего времени, разгонявший парламенты столь же легко, сколь и созывавший, неутомимый противник монархии, отправивший короля на плаху, а затем — консервативный диктатор, присвоивший прерогативы наиболее властолюбивых монархов, лидер европейского протестантизма, Оливер Кромвель к февралю 1649 г. пребывал на вершине могущества. И это могущество обеспечил он себе сам со своей непобедимой армией «новой модели».
В долгой и многосложной борьбе за власть Кромвель продемонстрировал феноменальное комбинационное мышление. Разгромив шотландцев при Престоне, разогнав заседавший уже восемь лет парламент, решив судьбу короля, Кромвель ослабил контроль над обществом, где вызревали противоборствующие ему силы.
Он понял это, когда в его руки попал памфлет, датированный 26 февраля 1649 г. и озаглавленный «Новые цепи Англии». Автор памфлета — Джон Лильберн — не занимал никаких постов ни в армейской, ни в государственной иерархии, но как лидер левеллеров был известен в стране не меньше, чем сам Кромвель. Американский исследователь П. Загорин писал в книге «История политической мысли Английской революции» :
«Крупнейшим партийным лидером левеллеров был Джон Лильберн. Не будет преувеличением
сказать, что одно время он являлся самым популярным человеком в Англии, единственным, кто постоянно
наслаждался любовью народных масс. Кромвель оказывал различное влияние на современников: одни
им восхищались, другие его боялись, к концу карьеры он держал всех в благоговейном страхе,
и только некоторыми из своих товарищей был любим. Лильберна же, несмотря на всю его
запальчивость, любили по-настоящему» [13].
Кромвель знал это. Он настоял когда-то в парламенте на освобождении из тюрьмы Джона Лильберна как жертвы королевского произвола. Затем их связывала сначала дружба, потом соперничество и вражда. У государства не должно быть две головы, считал Кромвель, однако он учитывал то обстоятельство, что Лильберн представлял влиятельную партию левеллеров, за которой шли широкие массы — городские низы, солдаты, крестьяне.
В 1646 г. с окончанием первого этапа гражданской войны революционная Англия оказалась в качественно новой ситуации. Крупная буржуазия и земельные магнаты буржуазного толка были довольны результатами гражданской войны — бегством короля в Шотландию и отменой рыцарского держания. Задачи, поставленные перед английским обществом еще «Великой ремонстрацией» 1641 г., — ограничение полномочий королевской власти и в первую очередь ее контроля над собственностью -оказались решенными. Позади осталась эпоха исторического развития, основное содержание которой, принимая различные формы, заключалось в борьбе короля и парламента.
Теперь эта тенденция была исчерпана. Но целый ряд признаков указывал на то, что страна переживает глубокий социально-политический кризис, выходом из которого могло быть лишь продолжение революции. Однако правившая из Вестминстера пресвитерианская партия, казалось, этого не замечала, считая, что пресвитерианский вариант политического мышления торжествует и старый конституционный принцип «король в парламенте» обретает новую жизнь, примирив «кавалеров» и «круглоголовых».
Буржуазия лондонского Сити и ее креатуры в обеих палатах, составлявшие там большинство, намеревались закончить революцию торговой сделкой столетия, купив короля у шотландцев за 400 тыс. фунтов. Армию собирались распустить. Роспуск армии воспринимался как простая формальность, ибо не требовал расходов, а в близком будущем сулил колоссальную экономию. 1 и 19 февраля 1647 г. Долгий парламент принял соответствующие решения, предопределив тем самым свой собственный роспуск в 1653 г., ставший одним из кульминационных этапов развития революции.
Король, переходивший из рук в руки, продолжал претендовать на роль третейского судьи в споре армии и парламенту Зять и ближайший соратник Кромвеля, Генри Айртон, внес ясность в это, заявив: «Сэр, вы собирались быть третейским судьей между парламентом и нами, а мы предполагаем быть посредниками между вами и парламентом». Революционная армия «новой модели» с самого начала несла печать социальной раздвоенности. Решение парламента толкнуло армейскую демократию к гораздо более радикальным выводам, чем те, которые сделали для себя «шелковые индепенденты». В 1647 г. впервые и скрестили свои политические шпаги Джон Лильберн и Оливер Кромвель.
Этот конфликт развертывался и в субъективно-психологическом измерении, однако его движущими силами были не только контраст характеров или столкновение честолюбий, но и такие объективно-исторические факторы, которые кроят политиков по собственной мерке. В Англии XVII в. политическая позиция и способ ее выражения определялись дифференциацией социальных сил, впервые ставшей объектом анализа еще в «Утопии» Томаса Мора (1516 г.) — ведь речь идет о долгой эпохе первоначального накопления капитала.
Дальнейшее развитие общественных противоречий в ходе самой революции привело
к возникновению «четырехпартийной» политической системы
После очередного ареста Лильберна и других левеллеров Кромвель заявил на заседании Государственного совета: «Вы не имеете иной возможности поступить с этими людьми, как только сокрушить их до основания, или они сокрушат вас» [15].
Через несколько лет видный левеллер Сексби в памфлете «Умерщвление не убийство», писал: «Если в темном перечне злодеев найдется немного, которые принесли бы человечеству столько несчастья и смут, как вы, то самые заклятые враги ваши должны признать, что немногие из них принесли столько пользы своим исчезновением, как это сделаете вы» [16].
Анализ политической хроники
Кризис пресвитерианского правления в Англии, четко обозначившийся в 1647 г., рассматривался идеологами демократической партии как имевший прежде всего социальную природу. Публицистический анализ сложившейся ситуации, содержавшийся в памфлете Уильяма Уолвина «Увещевание бедного мудреца всему простому народу Лондона и окрестных мест» [17] от 10 июня 1647 г. продемонстрировал зрелость и оригинальность политического мышления левеллеров.
Желая вывести народ из-под влияния пресвитерианских «пастырей», Уолвин не навязывал ему каких-то других наставников. Абсолютной политической целью и ценностью для Уолвина, как и для других левеллеров, оставался народный суверенитет — единственная доктрина, смысл которой они разъясняли в каждом памфлете. «Вы не сами рассматриваете общественные дела, но передоверяете это другим» [18], — с тревогой констатировал публицист, обращаясь не только к лондонцам. Самостоятельность — вот чего ожидал Уолвин от масс, вот что он стремился воспитывать в них.
Мэр Лондона, олдермены и дельцы Сити, напротив, играя на струнке корпоративности и прибегая к дезинформации, пытались манипулировать массами. Эти попытки и стремились сорвать левеллеры. В памфлете Уолвин обрушивается на финансовых и политических олигархов, своекорыстные интересы которых «зависели от прерогативы и поддерживались угнетением простого народа» [19]. Угнетателям противопоставлялась армия: «Разве не сделала она себя беднее, чтобы сделать государство богатым, в то время как эти люди сделали себя богатыми, а нас бедными?» [20].
Одной из наиболее популярных идей
Кромвель и его окружение стремились воссоздать единство армии на основе последовательного проведения принципа субординации, уже не только военной, но и политической. Давний спор Кромвеля и лорда Манчестера о том, как надо вести войну с королем — решительно или пассивно, — обрел новый смысл. Теперь борьба развертывалась вокруг вопроса о власти. С 4 июня 1647 г. король находился в армейском обозе, а солдатские агитаторы были временно нейтрализованы созданием Совета армии, включившего представителей от солдат, офицеров и генералов. В этой обстановке выявился социальный антагонизм основных политических группировок. Г. Р. Левин следующим образом характеризовал «жаркое лето» 1647 г.:
«По существу, и в армии, и в стране ощущалось влияние двух партий,
партии индепендентов, стремившейся затормозить революционное движение солдатских масс, и партии левеллеров,
опиравшейся на демократически настроенную часть армии и старавшейся использовать солдатское движение
в борьбе за политические преобразования» [21].
Левеллеры понимали единство армии как социальное единство вооруженного авангарда «простых людей» Англии.
Осуществление какой-либо из этих тенденций требовало подавления другой. Июньские декларации являлись не торжеством теперь уже гипотетического единства армейских рядов, а результатом антипресвитерианского компромисса, достигнутого с целью сохранения самой армии. В этом ее генералы были заинтересованы не меньше, чем солдаты. Успешный штурм лондонского предместья Саутварк войсками под командованием левеллера Ренборо выбил оружие из рук пресвитерианских политиков. Отныне раскалывалась не только армия. Снова, как в 1640 и 1644 гг., раскалывалось английское общество. Каждый из этих социальных конфликтов имел и личностное измерение: Кромвель и Карл, Кромвель и Манчестер, Кромвель и Лильберн…
Два письма Лильберна из Тауэра, куда его заключили лорды, будущему лорду-протектору, свободному и сохранявшему как господство над армией, так и место в парламенте, дают представление о повороте, произошедшем в их отношениях с марта по август 1647 г. «Вы в моих глазах, — писал он Кромвелю 25 марта 1647 г., — из числа самых сильных людей Англии: вы отличались больше всех чистотою сердца, больше всех пренебрегали личными выгодами» [22].
Однако инспирированное Кромвелем похищение плененного короля, господство над палатами, завоеванное не только насилием профессиональной армии, но и явным обманом, наконец, беспринципные домогательства союза с королем — все это заставило узника направить Кромвелю 13 августа 1647 г. письмо, заканчивавшееся так: «Если вы и теперь оставите без внимания слова мои, как это делали доселе, то знайте: я пущу в ход против вас все мое влияние, все средства и произведу в вашем положении такую перемену, которая вряд ли вам будет по сердцу» [23].
Обозначившийся конфликт не был локальным и преходящим, а предупреждения Лильберна
не являлись риторическими. Демократическое движение возникало и развивалось в Англии
Некоторые исследователи этой темы отказывали левеллерам в признании основных принципов их движения реальной альтернативой олигархически-диктаторскому пути развития революции. По мнению Барга, «левеллеры, исходившие из сохранения существующей системы лендлордизма, игнорировали крестьянско-плебейскую аграрную программу. Они, по сути, ничего не могли предложить неимущим слоям деревни. Таким образом, их движение оказалось лишенным самостоятельной социально-экономической платформы, выражавшей исторические требования определенного общественного класса» [24].
Выводы Барга являлись результатом своеобразного осмысления социально-экономических требований, содержавшихся или, напротив, «неправомерно» отсутствовавших в программных документах левеллеров. Параллельно Макферсон подверг критическому анализу проекты избирательного права, лежавшие, по его мнению, в основе левеллерской концепции демократии. В 1963 г. с ним солидаризировался Хилл. Концепции, сформировавшиеся в ходе исследований Барга, Макферсона и Хилла, оказались почти идентичными. Характеризуя социальную программу левеллеров, эти историки единодушно акцентировали внимание на приверженности сторонников Лильберна принципу частной собственности. Радикализм политических целей Лильберна объявлялся социально беспочвенным: «Движение левеллеров оказалось лишенным самостоятельной социально-экономической платформы, выражавшей исторические требования определенного общественного класса» — и квалифицировался как «радикальный либерализм» [25].
Вопрос о приоритете в данном случае не имеет значения, поскольку фактически речь шла о совместно развивавшейся концепции. В 1972 г. Хилл отмечал: «Необходимо поддержать предположение профессора Барга, согласно которому диггеры на Сент-Джордж Хилле были только видимой частью айсберга истинного левеллерства, что Уинстенли выступал от имени тех, кого „конституционные“ левеллеры лишали избирательных прав — слуг, рабочих, нищих, экономически несвободных» [26].
Идеи Макферсона вызвали широкий резонанс в научных кругах, быстро превращаясь в «новую ортодоксию», по определению новозеландского историка Дж. Дэвиса. Однако сам Дэвис выдвинул контраргументы, полагая, что «тезис Макферсона» еще не доказан, и намереваясь показать его несостоятельность. Действительно, интерпретация «путнейских дебатов», развивавшаяся в статье «Левеллеры и демократия», демонстрировала, что, вопреки Макферсону, вопрос о предоставлении избирательных прав слугам и нищим не являлся решающим для судеб демократического движения. Дэвис подчеркивал, что образцом левеллера был не соглашательски настроенный Петти, а неподкупный Ренборо. Что касается Максимиллиана Петти, на отдельных высказываниях которого построена концепция Макферсона, то «за исключением его появления в Петни, мы ничего не знаем о нем» [27].
Дэвис выступил против абсолютизации печатного наследия левеллеров, справедливо полагая, что высказанные ими идеи являлись не самоцелью, а скорее средством достижения крупных политических целей. Развивая эту мысль, А. Л. Мортон в работе «Левеллерская демократия — факт или миф?» провел разграничительную линию между четырьмя редакциями «Народного соглашения», с одной стороны, и публицистическим наследием левеллеров — с другой. Позиция Мортона имеет мало общего с постановкой вопроса, предложенной Хиллом. Мортон характеризовал положение следующим образом:
«Различия, проводимые Хиллом между заявлениями, имеющими программный характер,
и „риторическими фигурами“, не кажутся мне вполне оправданными. Несомненно, первые имеют больший
авторитет, но справедливо также и то, что люди склонны обнаруживать свои действительные взгляды
скорее в пылу споров, чем в более формальных заявлениях, где они уподобляются государственным деятелям
и дипломатам и где вопросы тактики и выгоды должны быть тщательно рассмотрены» [28].
Реконструируем действительные взгляды левеллеров по материалам той «памфлетной
войны» против индепендентской партии, которую идеологи демократического движения вели
Уолвин в памфлете «Кровавый проект» [29] от 21 августа
1648 г. дал принципиально иную оценку сложившейся ситуации, оценку, являвшуюся общим достоянием
левеллерства
Категории «новый тиран» и «большее рабство» не были риторическими. Для разъяснения их конкретного содержания Уолвин обратился к одной из центральных проблем Английской революции — проблеме армии, однако в совершенно ином контексте, нежели за год до этого. Современники Уолвина понимали, что речь идет об амбициях генерала Кромвеля и режиме военной диктатуры, который невозможно с успехом декорировать ни ширмой парламентского представительства, ни мишурой «законного» монархизма. В центре внимания Уолвина — феномен перерождения. Не столько армии, хотя он постоянно использовал термин «армия», сколько армейской верхушки, причем констатирующий анализ положения дел вскоре сменился у него обоснованием собственной концепции демократии.
Речь вовсе не шла об отказе от основных принципов демократического движения, сформулированных осенью 1647 г. в документах, озаглавленных «Дело армии» и «Народное соглашение», от борьбы за демократические свободы, права человека, идею народного суверенитета. Напротив, Уолвин пытался найти более эффективные методы проведения в жизнь принципов левеллерства с учетом изменившейся политической обстановки и с этих позиций вновь обратиться к народу. Так, изложение идеи народного суверенитета пронизано было теперь не только политической или юридической терминологией. Для достижения своих целей левеллеры все больше стали апеллировать к совести, взывать к добру, но это был не признак слабости. Нравственность становилась политическим фактором, совокупность этических категорий — лексиконом социальных конфликтов.
Обращенные к солдатам и народу призывы «предотвратить дальнейшее пролитие крови» являлись не лейтмотивом, а скорее рефреном памфлета Уолвина «Кровавый проект». Сколь бы важными они не казались автору, подлинный смысл его памфлета в ином. Один из выдающихся лидеров партии левеллеров, подобно опытному механику на технической выставке, публично демонстрировал потаенные механизмы власти. Тем самым он стремился содействовать дальнейшему росту социальной самостоятельности солдат и трудящихся масс, осознанию ими своей решающей роли в определении исторических судеб Англии, а также причастности ко вселенской драме:
«Не позволяйте алчным, надменным, жаждущим крови людям властвовать над вами,
не бойтесь их высокомерных взглядов, не обращайте внимания на их чары, их обещания или
слезы: у них нет силы кроме вас, оставьте их-и вы обретете силу делать добро, оставайтесь верными
им — и они обретут силу для того, чтобы делать зло; за все это вы должны будете ответить
и дать отчет в судный день» [31].
Необходимость такого выбора была обусловлена не только моральными и религиозными соображениями, но и реальным положением угнетенных. В августе 1648 г. Уолвин уже не усматривал большого различия между основными социально-политическими силами, находившимися, казалось бы, во взаимном антагонизме. На деле они в равной степени противостояли тем, кто, по словам видного индепендента Айртона, «не имел постоянного интереса в государстве», т. е. частной собственности. Левеллеры принимали близко к сердцу интересы этих людей, «бедного и среднего люда». К нему и обратился Уолвин:
«Король, парламент, могущественные люди в Сити и армии сделали вас всего лишь
ступенями, по которым они поднялись к славе, богатству и власти. Единственным спором, который шел
и идет сейчас, является только этот, а именно — чьими рабами должны быть люди»
[32].
Уолвин считал, что существовавшие политические партии всех оттенков являются политическим представительством угнетателей, владельцев крупной собственности, буржуазной или феодальной, городской или деревенской. Политическое представительство угнетенных взяла на себя недавно оформившаяся партия левеллеров.
В Английской буржуазной революции XVII в. теории общественного договора стали инструментом повседневной политической практики. Выдвигались они в ходе осмысления альтернативных путей развития этой практики. Лильберн и Уолвин боролись за принципиально иное решение центрального для всякой революции вопроса — вопроса о власти, нежели то, которое предлагалось Кромвелем и Гоббсом -официальным идеологом протектората.
Уолвин писал:
«Вся власть, которой кто-либо обладает, представляет собой только полномочия, которые
вы передаете этим людям для использования в ваших собственных интересах; они злоупотребили своей властью
и, вместо того, чтобы оберегать, подвергли вас разрушению; вся сила и власть извращены от короля
до констебля, а политика государственных людей в том и состоит, чтобы держать вас разделенными,
насаждая подозрения и страхи, с той целью, чтобы их тирания и несправедливость могли оставаться
неразоблаченными и ненаказанными; но безопасность народа — верховный закон; и если люди
не должны оставаться без средств самосохранения, когда они имеют дело с королем, то подобным же
образом они могут защищать себя от притязаний парламента и армии, если последние извратили цель,
во имя которой они получили власть, — ведать безопасностью нации; поэтому быстрее объединяйтесь
и, как один человек, поднимайтесь на защиту вашей свободы» [33].
А Гоббс отмечал:
«Государство есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем
взаимного договора между собой огромное множество людей с тем, чтобы это лицо могло использовать силу
и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты» [34].
Политическая система создается не референдумами, хотя по мысли Лильберна, «Народное соглашение» утверждается всеобщим голосованием. «Общественный договор» как таковой, как способ волеизъявления — умозрительная конструкция, в основе которой лежат далеко не умозрительные представления о людях, событиях и идеях. «Общественный договор» как интерпретация вопроса о власти аккумулирует все эти представления, свидетельствуя и в пользу их более или менее четкой классовой обусловленности.
Сопоставление приведенных текстов показывает, что левеллеры и кромвелианцы находились по разные стороны баррикад, причем не только в интеллектуальном отношении. Могут сказать, что это — давно установленный факт, что майское и сентябрьское восстание левеллеров нашли отражение в главах коллективных монографий. Безусловно, но в данном случае речь идет о другом. Налицо была ситуация «острие к острию», ибо Уолвин призывал к ниспровержению той самой власти, могущество и бесконтрольность которой был склонен абсолютизировать Гоббс. То, что Уолвин называл «тиранией и несправедливостью», оказывалось закономерным и справедливым, по мнению Гоббса и Кромвеля, — представителей этой власти, постулировавших потенциальную виновность перед ней каждого участника «Общественного договора».
В 1649 г. социальные конфликты разворачивались в поразительном соответствии
с буквой и духом основных договорных теорий. Предшествовавшая договору «война всех против
всех» — лишь философская абстракция от конкретной истории гражданских войн
Поскольку Гоббс желал оставаться на почве реальности, постольку он должен был учесть и этот вариант возникновения государственной власти, в принципе не сводимый к фикции договора. Английский мыслитель не только учел этот вариант, но и максимально легализовал его в рамках своей теории. Все различия в правах и прерогативах между «государством, основанным на установлении» (Англией Карла I) и «государством, основанным на приобретении» (Англией Кромвеля) стирались у него полностью, как будто не было революции, не было эшафота в Уайтхолле. Власть уравнивала не только подданных, но и правителей.
Парадоксально, но и закономерно, что против системы всеобщего уравнения выступала именно партия левеллеров — «уравнителей». Это название, по мнению власть имущих, удовлетворило крайний радикализм целей и ценностей демократического движения. После «приобретения» власти индепендентами во главе с Кромвелем этот радикализм не замедлил проявиться вновь. Принципиальный противник любой узурпации, Лильберн расценивал последнюю по времени как наиболее опасную для дела свободы.
26 февраля 1649 г. вышел из печати его памфлет «Новые цепи Англии». Содержание этого памфлета, целевые установки и аргументация автора неоднократно подвергались анализу и современниками, и потомками. Выделим здесь один аспект — «договорный». Именно нарушения договора, «нарушения свободы» со стороны правившей группировки индепендентов вызвали необходимость немедленного отпора. Лильберн бросился в полемику со всем пылом трибуна:
«Величайший оплот нашей безопасности — суд 12 присяжных — обесценен; всякая свобода отвода судей заменена судом случайных лиц, выбранных необычным путем. Мы не можем допустить этого, хотя бы в данном случае имелся в виду суд против наших политических врагов, ибо хорошо известно, что это обычная политика всех узурпаторов: сначала вводить определенные меры против врагов, чтобы таким образом легче их можно было провести, а потом, когда они будут допущены, использовать их против всех. Это — первый случай нарушения свободы» [35].
Кромвель и Гоббс иначе — и теоретически, и практически — решали проблему революционной законности. «Нарушения» являлись для них нормой, обыденностью, а гневные филиппики «свободнорожденного Джона» рассматривались как содержащие в себе состав преступления. В «Левиафане» сказано: «Составной частью верховной власти является право юрисдикции, т. е. право рассмотрения и решения всех споров, могущих возникнуть относительно закона, как гражданского, так и естественного, или относительно того или иного факта» [36], «подданные не могут осуждать действия суверена» [37], т. е. действия властей находятся вне критики даже такого подданного, как Джон Лильберн; «в компетенцию верховной власти входит быть судьей в отношении того, какие мнения и учения препятствуют и какие содействуют водворению мира и, следовательно, в каких случаях, в каких рамках и каким людям может быть предоставлено право обращаться к народной массе и кто должен расследовать доктрины всех книг, прежде чем они будут опубликованы» [38].
Бросая вызов торжествовавшей системе политической регламентации, Лильберн настаивал на том, «чтобы была свободна печать», констатировал, что «новым нарушением свободы было преследование печати» [39], принесшей англичанам XVII в. славу нации памфлетистов. Памфлеты самого Лильберна читались солдатами как статьи закона, не совпадающего с волей господствующего класса, поэтому каждое правительство превращало «свободнорожденного Джона» в узника самых различных тюрем. Так произошло и на этот раз.
24 марта 1649 г. лидер партии левеллеров опубликовал «Вторую часть Новых цепей», тем самым став в открытую оппозицию ко всему миру власти и крупной собственности. Лильберн не питал никаких иллюзий. Он понимал, что для него самого приготовлены отнюдь не метафорические, а вполне реальные цепи, и действительно, 28 марта за Лильберном и другими видными левеллерами вновь закрылись двери тюремных камер. На этом этапе договорная теория Кромвеля — Гоббса представлялась ее сторонникам реализованной. Однако идеологи демократического движения еще не сказали своего последнего слова. Центр английской политической жизни на некоторое время переместился в Тауэр, главную тюрьму королевства. Именно Тауэр в 1649 г. оказался звеном, связывавшим два основных отряда английской демократии того времени — лондонские низы и солдатскую массу, т. е. вооруженных крестьян.
Левеллерская публицистика 1649 г. являлась неотъемлемой частью политической деятельности людей, осознавших, «как опасно для одного и того же лица быть долго облеченным высшей военной властью, быть наделенным такими долгими и исключительными полномочиями и в столь чрезвычайных условиях, как это было у нас до сих пор и что в истории часто служило источником возникновения королевской или тиранической власти» [40]. Отныне все помыслы и усилия левеллеров были подчинены задачам борьбы с этой опасностью.
У отечественных историков нет единства взглядов по многим вопросам, возникающим
в связи с необходимостью оценки различных аспектов социально-политической борьбы в Англии XVII
в. Однако все различия проявлялись в рамках сложившейся
Изложение взглядов Барга на соотношение левеллеров и диггеров содержится в его монографии «Народные низы в Английской буржуазной революции XVII века», опубликованной в 1967 г., но конкретный анализ этой книги, как и всей системы его аргументации, требует специального исследования. Барг привнес в картину движения диггеров целый ряд новых моментов. Во-первых, декларировалась реальная возможность перерастания Английской буржуазной революции в некую «крестьянскую революцию». Во-вторых, гипотетическая «крестьянская революция» выступает у него как единственная форма эффективного отстаивания социальных интересов английского крестьянства в условиях торжества буржуазного лендлордизма.
Попытки позитивного обсуждения этих тезисов неминуемо входят в противоречие с ключевым понятием «крестьянская революция», представляющим собой весьма спорную социологическую конструкцию. Из монографии Барга не вполне ясно, как самому исследователю видятся развертывание, ход развития и завершение этой революции, на возможность и желательность которой в Англии XVII в. он неизменно указывал. Противоречивый подход историка сохранялся и в отношении левеллеров. С одной стороны, он был разочарован, поскольку не видел их во главе движения диггеров с оружием в руках, с другой — утверждал, что «левеллерских устремлений народных низов, но вовсе не Лильберна, боялись гранды в 1648 г., когда пугали страну Лильберном».
Автор монографии склонился к мысли, что между левеллерами и индепендентами не было принципиальных различий. Левин в этой связи справедливо отмечал, что «было бы неправильно ставить знак равенства между левеллерами и индепендентами на том основании, что они не были антиподами по своему социальному существу» [41]. При этом надо учитывать и готовность как вождей, так и рядовых участников движения левеллеров к революционному утверждению демократических идеалов, что в значительной степени признал и Барг на страницах своей последней книги «Великая английская революция в портретах ее деятелей», опубликованной в 1991 г. Излагая политическую биографию Лильберна, называя его «неподкупным народным трибуном», что свидетельствовало о существенном пересмотре прежних позиций автора книги, он, однако, и в этой работе усматривал историческую слабость и утопизм Лильберна и левеллеров в защите ими принципов неприкосновенности частной собственности, конституционности и традиционной законности. В то же время автор книги не скрывая своего восхищения коммунистической прозорливостью «великого мыслителя» Дж. Уинстенли, подтверждал, хотя и с оговорками, свой тезис о «крестьянско-плебейском блоке». В главе о Кромвеле содержалась аргументация в пользу оправдания цареубийства. Причем решающим аргументом стала ссылка на мнение В. И. Ленина, который в этом случае явился весьма заинтересованной стороной.
Современный специалист в области изучения истории Английской революции Т. А. Павлова много сделала для популяризации основных идей ортодоксальной парадигмы среди самых широких кругов читателей. Проблему соотношения левеллеров и диггеров Т. А. Павлова решает однозначно в пользу сторонников Уинстенли: «Нет, эти левеллеры, добиваясь лишь политических реформ, шли по ложному пути. Они не затрагивали самой сути: собственнического эгоизма, своекорыстия, стремления к наживе. Бедняки-диггеры, вышедшие на холм Святого Георгия для мирного труда в общности и братстве, хорошо это понимали» [42].
В работе о Мильтоне, опубликованной в 1997 г., почти половину текста Т. А. Павлова посвятила апологии цареубийства XVII в., хотя ныне уже ясно, что это было началом пути, ведущего к парижской гильотине и подвалам Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Т. А. Павлова пишет о казни короля Карла I:
«Этот первый в истории акт народного возмездия был главным политическим достижением
революции. Люди из третьего сословия одержали верх над монархией и аристократией… Казнь короля Карла
I нанесла непоправимый удар по сознанию неприкосновенности, надмирной значимости монаршей особы. Великий
прецедент был создан — не будь его, не могла бы осуществиться и казнь Людовика XVI
и Марии-Антуанетты; не будь его, идеалы республики не смогли бы овладеть сознанием народов…
Отныне старый, живший века иерархический миропорядок был сокрушен — наступило Новое время, новая
история» [43].
Полный анахронизм этой точки зрения сегодня вполне очевиден. Известно, что Лильберн и левеллеры, стоявшие на политическом фронте много левее Мильтона, сочли необходимым определенно отмежеваться от цареубийства. При этом они решительно отвергали обвинения в роялизме: «Хотя мы и не проявляли особого неистовства против личностей короля и королевы или их партии, стараясь скорее убедить их, чем уничтожить, однако мы твердо знаем, что самые принципы и идеи управления, наиболее враждебные прерогативе или интересу короля, возникли и исходят от нас» [44].
Интерпретация движения левеллеров заканчивается, как правило, указанием на его буржуазный характер, хотя с этого ее надо было бы начинать. Категория «буржуазный» в применении к разным эпохам, странам и ситуациям имеет различный, порой противоположный исторический смысл. Определяя партию левеллеров как мелкобуржуазную, исследователь лишь по видимости избавляется от упомянутых трудностей, вынужденный лавировать междуразличными социальными слоями города и деревни, и это неизбежно приводит к разноголосице, устранимой только напоминанием о «мелкобуржуазной ограниченности» левеллеров. Правда, Т. А. Павлова пересмотрела свои прежние оценки утопии Уинстенли, сопоставляя ее по объективному содержанию с антиутопиями Д. Оруэлла и Е. Замятина.
Степень демократизма Английской революции и мера участия в ней левеллеров подлежат уточнению. В. И. Ленин подчеркивал:
«Именно „левоблокистская тактика“, именно союз городского „плебса“
(современного пролетариата) с демократическим крестьянством придавал размах и силу английской революции
XVII, французской XVIII века» [45]
Усилия диггеров по созданию крестьянско-плебейского блока не увенчались заметным успехом. Крестьянство должен был возглавить городской, а не деревенский плебс, городская мелкая буржуазия. Ни просвитериане, ни индепенденты, ни диггеры не могли стать лидерами буржуазно-крестьянского блока. Сначала его надо было создать. Эту миссию взяли на себя левеллеры.
Социальные институты дворянского майората и торгово-промышленного ученичества предполагали друг друга. Их совместное функционирование обеспечило появление нового социального слоя — городской фракции буржуазного джентри. Именно эта среда сформировала теоретиков и вождей левеллерства.
Младшие сыновья сельских джентльменов, приобретая профессиональные навыки и усваивая городской образ жизни, не теряли интереса к своему сословному статусу. Напротив, многие сотни учеников из лондонских фирм отождествляли свое благородное происхождение с общечеловеческим благородством и со святостью верующих. Именно из этих ценностей, весьма актуальных для молодых лондонцев XVII в., исходил автор документа, известного как «Письма ученика своему отцу». Американский исследователь М. Уолзер приводит отрывки из этого письма, опубликованного в 1627 г.:
«Мой разум и чувства… находятся в смятении… Читая в свободные часы
определенные книги и беседуя с теми, кто хорошо разбирается в геральдике, я пришел к мысли,
что, будучи учеником, я потеряю мое прирожденное право… которое заключается в том, чтобы быть
джентльменом, и я скорее умру, чем вынесу это… Таково мое горе, и это причина, по которой
мой ум так взволнован, что я не могу спокойно ни есть, ни спать» [46].
Острота субъективных переживаний в данном случае неотделима от остроты социальных противоречий, возникших в результате дифференциации буржуазного джентри на городскую и деревенскую фракции. Существование «городского джентри», имевшего специфические интересы, подтверждал английский исследователь Г. Мингей [47].
Особая роль городской фракции буржуазного джентри объясняется и тем, что ее представители соединяли в себе чувство независимости, образованность и преданность буржуазно-демократическим идеалам.
Левеллерам не приходилось вести длительную работу среди городского плебса. Он схватывал их идеи на лету. Главной их задачей стала борьба за армию, за союз с вооруженным крестьянством. Именно партия левеллеров была связующим звеном между армейской и городской демократиями, осуществляя на практике идею создания буржуазно-крестьянского блока. Критерием истины при оценке движения левеллеров нередко служит идея крестьянско-плебейского блока, иначе говоря — определенная оценка движения диггеров.
Анализ дифференциации левых сил приближает нас к пониманию сути дела, но не исчерпывает его. Мера демократизма левых партий выявляется в ходе их борьбы с правыми. Хилл преувеличивает сознательность диггеров, приписывая им — и соответственно отказывая в этом левеллерам — логику, характерную для современной эпохи развития общественной мысли. На самом деле, примиренческий подход диггеров к индепендентской республике свидетельствовал не столько об отношении к ней как к «меньшему злу», по сравнению с монархией, сколько о том, что диггеры и не претендовали на роль решающей силы в политических и идеологических спорах того времени. Ведь республика «Креста и арфы» — именно таков был рисунок ее герба, — не обеспечив даже минимума демократизма, не давала никакой «надежды на дальнейшее продвижение в радикальном направлении» [48], вопреки мнению Хилла. Лильберн и левеллеры оказались более проницательными, чем современный английский историк, заявив, что «этот парламент, став у власти, угнетает народ так же жестоко, как во времена партии Голлиса и Степльтона, и так же обращается к армии, как это делали в свое время король и епископы, чтобы опереться на нее и сделать ее постоянной» [49].
Отношения левеллерства и индепендентства шире, чем отношения левеллерской и индепендентской партий, это — социальные отношения между буржуазно-дворянским и буржуазно-крестьянским блоками, носящие со стороны левеллеров революционный характер. Основные принципы движения левеллеров — не что иное, как реальная альтернатива олигархически-диктаторскому пути развития революции.
Изучение конкретной агитации Лильберна и левеллеров в переломном 1649 г. опровергает предположение относительно сговора левеллеров и индепендентов с целью предотвратить гипотетическую победу диггеров. Действительные взгляды Лильберна не позволяли ему предпочесть Кромвеля казненному Карлу I. В крайней, предельной форме эта политическая позиция выражала романтическое неприятие всякой абсолютной власти. В памфлетах Лильберна лейтмотивом проходила тема демократических прав и свобод, их обоснования и гарантий. «Новые цепи Англии» можно назвать политическим кредо революционно-демократического крыла английской буржуазии, опиравшегося на народные массы.
Лильберн не стал главной фигурой политического движения. Для этого он оказался слишком честным политиком и слишком справедливым человеком. Главную роль история отвела Кромвелю. Лильберн понимал это сначала интуитивно, а затем пришел к такому выводу вполне осознанно. Он обладал ясным, выстраданным идеалом. Можно сказать, что судьба поставила его в положение своеобразного зеркала, в котором отражались все деяния будущего протектора. Постепенно он перешел от надежд на Кромвеля к проклятиям по его адресу.
Справедливо ли утверждение, что «вовсе не Лильберна боялись гранды… когда пугали страну Лильберном»? [50] Гораздо логичнее было бы предположить, что не мирных диггеров боялись гранды, когда приклеивали сторонникам сильной демократической партии ярлыки «уравнителей» (левеллеров) и анархистов, когда порочили их «такими прозвищами, которые, как они знали, наиболее ненавистны народу» [51].
Однако исказить и перетолковать политическую теорию Лильберна можно было, лишь прибегая к дезинформации о ее подлинном содержании. Простого воспроизведения и разъяснения текста оказывалось вполне достаточно для того, чтобы памфлеты «честного Джона», по свидетельству информированного пуританского идеолога Р. Бакстера, цитировались солдатами и подмастерьями как статьи закона. Лильберн бил в болевые точки режима, так как точно знал, где они находятся. Обе части памфлета «Новые цепи Англии» не оставляют в этом сомнений, будучи своеобразной и глубокой характеристикой власти, подменяющей собою народовластие.
Констатацией самого факта подмены, собственно, и начиналась цепь размышлений Лильберна. Более того, вся политическая программа партии левеллеров на новом этапе выводилась им из этой констатации. Обращаясь к парламенту, Лильберн утверждал, что индепенденты
«уклонились в сторону, к явному ущербу ваших избирателей и в конце концов
привели народ в положение, близкое к рабству, в то самое время, когда народ думал, что его ведут
к свободе. Так как печальный опыт открыл уже эту истину, то, кажется, есть основание полагать, что
вы серьезно выслушаете то, что мы собираемся теперь представить вам для раскрытия
и предупреждения этой великой опасности» [52].
Обращение к действующему парламенту имело декоративный характер. Левеллеры не полагались на его помощь в борьбе с индепендентами и даже опасались, «как бы Государственный совет (исполнительный орган индепендентской республики. — М. Б.) не превратил свою власть в постоянную и не упразднил навсегда самый парламент» [53]. Непреходящей ценностью для революционных демократов 1649 г. обладала идея подлинно народного представительства, к реализации которой они не уставали стремиться. Однако в канун военной диктатуры апелляция к традиционному представительству и противопоставление его «учреждениям новым и не имеющим прецедента» [54] являлись тактическим ходом недвусмысленного политического звучания. Дело опять-таки не в том, что из двух зол выбиралось меньшее. Просто большее, по мнению левеллеров, зло поверялось меньшим, в результате чего индепендентский политический режим лишался искусственно создаваемого его идеологами ореола преемственности и законности.
Лильберн и его сторонники предлагали позитивный выход из тупика, в котором оказалась буржуазная революция, — путь «Народного соглашения», альтернативный олигархически-диктаторскому пути, который мог привести революцию на край гибели. В рассматриваемом памфлете тщательно и терпеливо разъяснялись «многие важные требования», которые действительно являются таковыми, но «совсем отсутствуют в проекте (офицерском варианте „Народного соглашения“. — М. Б.) и их необходимо включить» [55]. Все эти требования, если бы они были выполнены, могли бы служить, с точки зрения левеллеров, гарантиями от узурпации власти, причем прежде всего представителями самой государственной власти: «Горький опыт заставил нас понять, что ничего нет более опасного для нашего народа, как терпеть от несправедливости, алчности и честолюбия тех, кого он избрал своими представителями» [56]. «Программа-минимум» левеллерской партии, сформулированная Лильберном, едина: в ней каждый последующий тезис логически вытекает из предыдущего.
В центре внимания Лильберна — действия «немногих лиц», т. е. генералов армии: «Благодаря Государственному совету вся власть перешла в руки этих немногих лиц — план, который давно и старательно подготовлялся ими; когда им удастся полностью осуществить его, следующим их шагом, под предлогом облегчения положения народа, будет роспуск вашего парламента, и так уже наполовину поглощенного названным советом» [57]. В поисках причин и гарантий Лильберн приходил к следующему выводу, предвосхищая дальнейшее развитие политической мысли нового времени: «Неразумно, несправедливо и губительно для народа, чтобы законодатели были одновременно и исполнителями законов» [58].
Политические меры конца 1648 — начала 1649 г. были восприняты английской демократией как суррогат ее конституционных проектов, выдвинутых еще в 1647 г. Поэтому левеллеры считали «абсолютно необходимым, чтобы в Соглашении было оговорено об уничтожении навсегда королевской власти и установлении гарантий против восстановления палаты лордов» [59]. Однако и этого им было недостаточно. По глубокому убеждению Лильберна и его сторонников, «уста врагов всего лучше будут закрыты, если народ получит ощутительные блага от действий своих правителей» [60]. Серьезной гарантией от реставрационных устремлений должно было стать социальное законодательство — отмена десятины, ликвидация монополий и акцизов, реформа налогообложения и судопроизводства, обеспечение работой бедняков, пенсиями — престарелых.
Все это — гарантии от будущей узурпации, узурпации как таковой. Однако
их законодательное закрепление было совершенно невозможным в условиях, предложенных английскому народу
верхушкой армии, — окончательных и обжалованию не подлежавших. Памфлету, оправдывавшему действия
индепендентов-кромвелианцев, латинский секретарь «Охвостья» Д. Мильтон дал название «Защита
английского народа» [61]. Действительно, целый ряд политических акций новых властей — ликвидация
господства пресвитерианской партии, процесс и казнь «великого преступника» короля Карла
I, уничтожение монархии и палаты лордов и, наконец, официальное провозглашение республики —
теоретически могли вселить надежду на дальнейшее продвижение Англии в демократическом направлении.
Лильберн же иначе расценил сложившуюся ситуацию — как вызывавшую «серьезные опасения части
народа относительно республики». Именно таков подзаголовок памфлета «Новые цепи Англии»,
представлявшего собой не только изложение и обоснование этих опасений, но и кульминацию
«героического века английского интеллекта» [62], как определил революционное 20-летие, т. е.
Ремесло публициста в эту эпоху было так же преисполнено риска, как служба солдата, и мужество мысли было неотделимо от личного мужества. Такие условия, как это ни парадоксально, способствуют развитию идей — и конкретных, и весьма отвлеченных, — но в любом случае составляющих арсенал соперничающих партий и социальных групп.
Лильберн говорил с массами не языком социальных утопий, ориентировавших общество на достижение навязываемых ему целей, и не языком теоретических трактатов, авторы которых абстрагируются от общества, чтобы затем навязывать ему собственные абстракции. Левеллерам было чуждо доктринерство, их доктрины изложены языком публицистики, однако и на этом языке им удалось сформулировать обобщения, не уступающие по глубине обобщениям Уинстенли или Гоббса и далеко превосходящие их по силе воздействия на умы современников.
Народ, по Лильберну, — не совокупность статистов, это зрители, ворвавшиеся на сцену, чтобы изменить развитие действия. Офицеры-кромвелианцы, писал он, «снова укрепили свою власть, до тех пор пока… их многочисленные и жестокие насилия настолько умножатся, что народ сам сбросит их с высоты узурпированного ими величия» [63]. Однако антагонизм интересов и целей, разделявший офицеров и народные массы, был осознан народом только в канун реставрации, предсказанной и объясненной Лильберном в том же фрагменте: «Они снова укрепили свою власть, до тех пор пока бог не воздвигнет против них наших врагов как заслуженное наказание за их низкое отступничество» [64].
Почему же отступники смогли узурпировать власть, преодолев угрожавшую им уже в 1649 г. опасность новой революции или реставрации старого режима? Лильберн по-своему ответил на вопрос, волновавший всю Англию: «Как это нам ни неприятно, все же мы должны признать, что эти люди, которые раньше делали вид, что они борются за свободу в целях уничтожения общественных бедствий, оказались способными быстро выродиться и усвоили глубочайшие принципы и практику старых тиранов» [65].
Итак, отступничество и лицемерие — верный путь к узурпации, одно предполагает другое. Лильберн оценивал ситуацию в категориях свободы и рабства, добра и зла, а не только в терминах собственно политического характера. Власть, по Лильберну, создается волей к свободе или порабощению, доброй или злой волей социальных и политических сил. Борьба свободы и рабства, добра и зла — такой видел историю индепендентской республики Лильберн. Нравственное и безнравственное становились политическими факторами:
«Мы сделали вывод, что Армейский совет управляется не выбранными лицами
и не в тех целях, которые были провозглашены прошлыми обязательствами, но что им управляют
силы, стремящиеся совсем к иным целям и использующие все средства к тому, чтобы сделать
безрезультатными честные стремления добрых людей как в армии, так и вне ее, и обратить успех,
которым бог благословил нас, к своей собственной выгоде и господству… они не руководились
ни законами, ни принципами, ни честью, ни совестью, но (как настоящие политиканы) лишь
случаем и тем, что может помочь осуществлению их планов» [66].
Индепендентские лидеры предстают здесь в качестве законченных макиавеллистов, и это качество действительно было им присуще. Вероятно, и сам Макиавелли предпочел бы Кромвеля Цезарю Борджиа, так как планы английского лидера в большей степени соответствовали стратегическим планам истории, как их понимал дальновидный флорентиец. Но Лильберн сделал все, чтобы помешать реализации этих планов, резко расходившихся с интересами социальных слоев, которых представляли левеллеры.
Разработка социологии демократического движения продолжается. В рамках современной английской историографии проблема возникновения городской фракции джентри была косвенно поставлена одним из представителей «школы Тоуни» (Р. Г. Тоуни — видный английский историк, испытывавший влияние марксизма), профессором Д. Тирск.
В 1969 г. она опубликовала статью «Младшие сыновья в семнадцатом веке» [67], где подчеркнула тесную связь, существовавшую между функционированием института дворянского майората и теми социально-политическими изменениями, которые происходили в английском обществе накануне и во время буржуазной революции. По мнению Тирск, оппозиция младших сыновей являлась одним из факторов, дестабилизировавших феодально-абсолютистскую систему стюартовской Англии. Революционной формой такой оппозиции стало движение левеллеров, социальный авангард которого историки традиционно усматривают либо в независимом крестьянстве, либо в «людях среднего сорта». Тирск одной из первых попыталась поставить проблему «левеллеры и джентри», подчеркнув, что «левеллеровское движение было разнородным по составу, получая поддержку от этого класса (джентри) в такой же степени, как от городских ремесленников и независимого крестьянства» [68].
Английский историк Дж. Эйлмер в статье «Джентльмены левеллеры?» [69] придерживается иного суждения. Эйлмер апеллирует к индивидуальным биографиям, пытаясь опровергнуть социологически аргументированное правило перечнем эмпирически подмеченных исключений, свидетельствующих, по его мнению, о том, что левеллеры в социологическом смысле — не джентльмены. Однако при таком подходе убедительной может быть только абсолютная индукция, т. е. учет всех имеющихся случаев, что почти невозможно, поскольку левеллеры были массовой партией. Так или иначе, сложившийся к лету 1649 г. политический альянс лондонских торгово-ремесленных учеников и части солдат революционной армии — факт, который невозможно отрицать в силу его хрестоматийности [70].
В книге «Мятеж или революция?», опубликованной в 1986 г., Эйлмер, по-прежнему несколько недооценивая реальную историческую роль левеллеров, выдвинул некоторые положения, сближающие его позицию со взглядами автора этой статьи. Так, он находит обоснование розни между Кромвелем и левеллерами в их принципиально различных социальных ориентациях:
«По контрасту с этими конституционными принципами и предпочтениями его
(Кромвеля. — М. Б.) разрыв с левеллерами был в значительно большей степени вопросом классового
интереса. Кромвель был убежден, что землевладельческие знать и джентри должны остаться господствующим
социальным классом, и он инстинктивно признавал, что это требовало сохранения их контроля над
парламентом и местным самоуправлением» [71].
Эйлмер находит по крайней мере половину правды в попытках ряда историков идентифицировать политический режим кромвелевской армии «с однопартийным правлением современных диктатур и так называемых тоталитарных государств» [72].
В качестве новейшего отклика на поистине вечную проблему «Кромвель и Лильберн» стоит упомянуть книгу Б. Коварда «Оливер Кромвель», опубликованную на английском языке в 1991 г. Автор склонен наиболее критические черты политической биографии Кромвеля, такие, как Прайдова чистка, казнь короля, разгон «охвостья», рассматривать в качестве проявления «неизбежности и провидения», т. е. воли господней. Несмотря на столь апологический подход к деятельности Кромвеля, обращаясь к памфлету Лильберна «Новые цепи Англии», Ковард называет его «ошеломляющим обвинительным актом» [73].
Программа демократического движения вырабатывалась в борьбе деревенской и городской фракций буржуазного джентри. Экономически эти социальные группы эффективно взаимодействовали в рамках единого хозяйственного организма страны, имевшего в XVII в. аграрно-торговый характер. Однако состоятельный сельский сквайр и энергичный, предприимчивый ученик хозяина лондонской фирмы по-разному оценивали будущее английского крестьянства. Деревенская фракция буржуазного джентри вначале полностью контролировала отряды «железнобоких», боровшихся с врагами своих врагов. Городская фракция, напротив, призывала солдат к самоопределению. Антагонистами эти социальные группы делал аграрный вопрос, принципиально разные решения которого предлагали индепенденты и левеллеры.
Настойчиво подчеркивая принцип неприкосновенности частной собственности, левеллеры объективно выступали в защиту того самого копигольда, существованию которого угрожали и огораживания, и произвольные допускные платежи — файны. Крупной же собственности лендлордов ничего не угрожало даже со стороны диггеров, занимавших пустоши и афишировавших мирный характер своей агитации.
Борьба за армию, развернутая демократической партией, была борьбой за создание буржуазно-крестьянского блока. Таким образом, картина взаимодействия социальных сил представляется более сложной, чем принято считать, так как на первый план выдвигаются уже не две, а три аграрные программы — буржуазно-дворянская, буржуазно-крестьянская и крестьянско-плебейская.
Почему Айртон и Кромвель — глашатаи буржуазно-дворянской аграрной программы — называли собственность «человеческим установлением», заявляли, что «конституция основывает собственность», отрицали возможность участия в этом процессе как божественного, так и естественного права? По мнению Макферсона, циничная откровенность Айртона — всего лишь «курьезный спектакль» [74]. Между тем необходимо взглянуть на предполагаемый фарс «не только с точки зрения политической теории, как профессор Макферсон, видимо, слишком склонен делать, но в связи с действительными событиями, тогда имевшими место» [75]. Неизменный социальный фон этих событий — медленное, но неуклонное растворение в системе лендлордизма наиболее многочисленного класса английского общества — крестьянства. Заявления Айртона были прямым идеологическим оправданием узурпации крестьянской земельной собственности. Крупные феодалы согнали «крестьян с земли, на которую последние имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы» [76]. Вот почему полемика в Петни закономерно оказалась столкновением не только двух политических, но н двух аграрных программ.
В этой связи обращает на себя внимание приводимое Макферсоном высказывание Лильберна, который утверждал, что левеллеры являются «наиболее истинными и постоянными защитниками свободы и собственности… из тех, какие только есть во всей стране» [77]. Что это — расписка в социальном консерватизме или риторическая фигура? Ведь индепенденты третировали естественно-правовую теорию левеллеров как посягающую на собственность, а сами левеллеры выступили на конференции в Петни с тезисом: «Собственность — основа конституции» [78]. Ключ к решению проблемы может дать только осознание значения того факта, что Айртон и Кромвель выступали не против сужения, а против расширения права собственности.
Вся деятельность буржуазно-дворянского лагеря в революции была не чем иным, как фронтальным наступлением на традиционное право крестьянского землевладения, интерпретированное именно левеллерами в терминах естественно-правового учения. Идея парцеллирования получила не только философское, но и политическое обоснование. Известно, что наиболее радикальными в аграрной программе левеллеров были требования превращения копигольда во фригольд и возвращения крестьянам огороженных земель.
В. Ф. Семенов отмечал: «Превращение копигольда и прочих видов обычного держания в полную крестьянскую собственность было заветным желанием крестьянской массы» [79]. Ю. М. Сапрыкин считал очевидным, что реальное значение идеи возвращения к общинно-манориальным порядкам «в век антикрестьянского аграрного переворота было прогрессивным — эта идея помогла защищать крестьянское хозяйство от огораживаний и повышения рент и платежей» [80]. Легко представить себе освобождающий эффект их исчезновения. Уничтожение феодальных рент оказалось бы мощным экономическим стимулом массовой «фермеризации» крестьянской деревни. Более того, по мнению отечественных историков, «от судьбы копигольда, от того, будет ли он превращен во фригольд, т. е. в свободное держание, защищенное общим правом страны, зависела судьба крестьянского землевладения в целом» [81]. В случае благоприятного исхода экономическая конкуренция между фермерами и джентри, исключающая использование внеэкономических методов, неизбежно привела бы к нехватке рабочих рук и, следовательно, к повышению материального статуса беднейших слоев деревни.
Гарантией успеха преобразований должно было стать новое политическое устройство, и прежде всего новая избирательная система. Предлагавшееся левеллерами избирательное право не было, строго говоря, всеобщим. По мнению самих левеллеров, ограничения — лишение избирательных прав слуг и нищих — вводились с целью защиты демократии. И это не парадокс. Левеллеры стремились ограничить политическое влияние могущественных экономических сил, проводником которого мог стать обширный контингент пауперов, иными словами — защитить мелкую собственность от государственно организованной экспроприации созданием государственной организации экспроприируемых. Бескомпромиссная защита крестьянской собственности левеллерами носила не формально-юридический, а революционно-демократический характер.
Социология масс предполагает как частный случай тот или иной вариант социологии личности. Лидер индепендентов Кромвель до революции был обыкновенным сельским сквайром, а лидер левеллеров Джон Лильберн, младший сын нетитулованного дворянина, в течение нескольких лет являлся учеником лондонской торговой фирмы. Представляется закономерным и символичным, что именно между ними разгорелся в 1649 г. спор о власти, ставший кульминацией борьбы левеллеров против политики Кромвеля.
Примечания
1. Попов-Ленский И. Л. Лильберн и левеллеры. М.-Л., 1928; Английская буржуазная революция XVII в., т. 1-11. М., 1954; Павлова Т. А. Джон Лилберн. — Новая и новейшая история, 1970, № 1; Левин Г. Р. Демократическое движение в английской буржуазной революции. М., 1973; Барг М. А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. М., 1991.
2. См. Барг М. А. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII в. М., 1967.
3. См.: Бацер М. И. М. А. Барг. Великая английская революция в портретах ее деятелей (рец. на кн.). — Вопросы истории, 1992, № 8-9, с. 180-181.
4. Барг М. А. Великая английская революция в портретах ее деятелей, с. 327-397.
5. Черняк Е. Б. 1794-й год. Некоторые актуальные проблемы исследования Великой французской революции. — Новая и новейшая история, 1989, № 1, с. 93-95.
6. Ashley М. The Greatness of Oliver Cromwell. New York, 1958.
7. Левин Г. Р. Современная буржуазная и лейбористская историография о демократическом движении в годы английской революции XVII в. — В кн.: Исследования по новой и новейшей истории. Л., 1972; Бацер М. И. Движение левеллеров в оценке современной буржуазной историографии, — Историографический сборник, вып. 8. Саратов, 1980.
8. Macpherson С. Political, Theory ofPosessive Individualism. Oxford, 1962, p. 148.
9. Подробный анализ взглядов К. Макферсона см. Бацер М. И. Движение левеллеров в оценке современной буржуазной историографии, с. 141-158.
10. Шарифжанов И. И. Современная английская историография буржуазной революции XVII в. М., 1982, с. 92-94.
11. Morton A. L. Leveller Democracy — Fact of Mith? London, 1968.
12. The Levellers in the English Revolution. Ed. by G. E. Ayler. London, 1975, p. 49.
13. Zagorin P. A History of Political thought in English Revolution. London, 1954, p. 8.
14. Новые книги за рубежом по общественным наукам, № 3. М., 1976, с. 80.
15. Цит. по: Английская буржуазная революция XVII века, т. 1, с. 283.
16. Цит. по: Кудрявцев А. Е. Великая английская революция. Л., 1925, с. 212.
17. Walwyn W. The Poore Wise-Mans Admonition in to All the Plaine People of London and the Neighbour-Places. — Freedon in Arms. A Selection of Leveller Writings. Edited and with an Introduction by A. L. Morton. Foreword by Christopher Hill. Berlin, 1975.
18. Freedom in Arms, p. 123.
19. Ibid., p. 126.
20. Ibid., p. 127.
21. Левин Г. Р. Демократическое движение в английской буржуазной революции, с. 62.
22. Цит. по: Гизо Ф. История английской революции. СПб., т. II. 1868, с. 98.
23. Там же, с. 100.
24. Новые книги за рубежом по общественным наукам, № 3, с. 80.
25. Барг М. А. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII века, с. 1 10, прим. 39.
26. Hill С. The World Turned Upside Down. London, 1972, p. 97.
27. Davis J. C. The Levellers and Democracy. — Past and Present, 1968, № 40, p. 175.
28. Morton A. L. Ор. cit., р. 21.
29. Walwyn W. The Bloody Project. — Freedom in Arms.
30. lbid., p. 171.
31. lbid., p. 177-178.
32. Ibid., p. 178.
33. Ibidem.
34. Гоббс Т. Избранные произведения в 2-х т., т. 2. М., 1964, с. 197.
35. Лильберн Д. Памфлеты. М., 1937, с. 55-56.
36. Гоббс Т. Указ. соч., т. 2, с. 204.
37. Там же, с. 201. 102
38. Там же, с. 202.
39. Лильберн Д. Указ. соч., с. 56.
40. Там же, с. 64. 103.
41. Левин Г. Р. Демократическое движение в английской буржуазной революции, с. 220.
42. Павлова Т. А. Уинстэнли. М., 1987, с. 119.
43. Павлова Т. А. Милтон. М., 1997, с. 255-256. См. также: ее же. Кромвель. М., 1980, с. 198.
44. Лильберн Д. Указ. соч., с. 100.
45. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 89.
46. Welzer М. The Revolution of the Saints. Boston, 1965, p. 248.
47. Mingay G. E. The Gentry. London, 1976, p. 3.
48. Hill С. Ор. cit., р. 98-99.
49. Лильберн Д. Указ. соч., с. 67.
50. Барг М. А. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII века, с. 142.
51. Лильберн Д. Указ. соч., с. 61.
52. Там же, с. 48.
53. Там же, с. 49.
54. Там же.
55. Там же.
56. Там же, с. 68.
57. Там же, с. 59.
58. Там же, с. 51.
59. Там же.
60. Там же, с. 65.
61. Milton J. Pro Populo Anglicano Defensio. London, 1651.
62. Zagorin P. Social Interpretation of the English Revolution. — The Journal of Economic History, v. XIX, September 1959, p. 387.
63. Лильберн Д. Указ. соч., с. 85.
64. Там же.
65. Там же, с. 68-69.
66. Там же, с. 71.
67. Thirsk J. Younger Sons in the Seventeenth Century. — History, v. LIV, 1969.
68. Ibid., p. 369.
69. Aylmer G. E. Gentlemen Levellers? — Past and Present, № 49, 1970.
70. Английская буржуазная революция XVII века, т. 1, с. 326.
71. Aylmer G. E. Rebellion or Revolution? Oxford, 1986, p. 133.
72. lbid., p. 185.
73. Ковард Б. Оливер Кромвель. Ростов-на-Дону, 1997, с. 124.
74. Macpherson С. Ор. cit., р. 139.
75. Morton A. L. Ор. cit.
76. Маркс К. Капитал, т. I. М., 1973. с. 730.
77. Macpherson С. Ор. cit., р. 137.
78. Ibid., р. 139.
79. Английская буржуазная революция XVII в., т. I, с. 72.
80. Сапрыкин Ю. М. Социально-политические взгляды английского крестьянства в XIV-XVII вв. М., 1962, с. 231.
81. Лавровский В. М., Барг М. А. Английская буржуазная революция XVII в. М., 1958, с. 90.
Email: mbatser@yandex.ru
При копировании материалов ссылка на данный сайт обязательна.
