Что такое история?

Становление аграрного капитализма в Англии конца XV—XVI веков, впервые констатированное с помощью гуманистической терминологии в «Утопии» Томаса Мора, было подвергнуто социологическому анализу в знаменитой 24-й главе первого тома «Капитала» К. Маркса. Английская деревня времен Тюдоров нашла своего историка в лице левого лейбориста, фабианца Ричарда Генри Тоуни, несомненно, опиравшегося в своей работе «Аграрная проблема в XVI веке» [1] на социологические выкладки Маркса не в меньшей степени, чем на документальные источники по экономической истории Англии XVI в., являясь публикатором трёхтомного сборника таковых.

Р. Г. Тоуни известен у нас прежде всего как зачинатель дискуссии о социальных предпосылках Английской революции XVII в., широко известной среди историков как «спор о джентри», гегемоном которого на его первом этапе (1941—1954 гг.) он и являлся [3]. Соответствующие работы М. Вебера и Р. Г. Тоуни стали отправной точкой дискуссии о раннем протестантизме, продолжающейся уже около ста лет [4]. Английские манор и община, их разложение, социальная дифференциация крестьянства, воздействие «коммерческих сил» на деревенское общество и, конечно же, знаменитые огораживания стали предметом исследования в трудах Р. Г. Тоуни и русского историка А. Н. Савина, опубликованных в начале XX в.

Тоуни фактически принимает в книге 1912 г. тезис Маркса о формировании в Англии конца XV—XVI вв. буржуазного нового дворянства. При этом английский историк опирается на самостоятельный анализ колоссальной источниковой базы, подробно рассматривая различные пути и способы огораживаний, приводивших к массовой эвикции (сгону держателей с земли) и депопуляции (обезлюдению) английской деревни. Советский автор В. Ф. Семёнов отмечал ещё в 1948 и 1949 гг., что наиболее принятые в марксистской литературе термины, вроде «феодальный способ производства», «капиталистический способ производства», «первоначальное накопление», «насильственная экспроприация народных масс» и т.п., Тоуни упорно отказывается принимать [5]. Методологически и методически ошибочной была манориальная статистика Тоуни, положенная им в основу концепции о «возвышении джентри».

Разумеется, критика ошибочных положений, содержащихся в статьях о «возвышении джентри», не может поставить под сомнение заслуги Р. Г. Тоуни перед наукой. Он известен и как автор глубоких монографических исследований [6], и как глава научной школы специалистов по истории экономического развития Англии XVI—XVIII вв. Многие ученики Тоуни — Тирск, Госкинс, Финберг, Керридж — внесли существенный вклад в разработку этого круга вопросов. В советской специальной литературе особое внимание уделялось выводам и статистическим выкладкам Э. Керриджа, говорилось и о развитии им идей Тоуни [7]. Однако время внесло свои коррективы.

Вот мнение самого Керриджа: «Никто не отрицает, что Тоуни был великим человеком, но благодаря этому величию он ввёл целое поколение изучающих историю в печальное заблуждение» [8]. Именно в преодолении «заблуждений» учителя видит ныне свою миссию ученик. Полная идентичность объектов исследования носит программный характер, что ещё резче подчёркнуто нарочитым сходством заглавий. Но на этом сходство кончается.

Книга Керриджа — это до предела насыщенный юридической терминологией компактный памфлет против того, что он называет «социалистической догмой» [9] во взглядах на «аграрные проблемы шестнадцатого века». Английский историк принципиально отказывается рассматривать эти проблемы как социальные. Он решительно отвергает концепцию своего учителя профессора Тоуни как «клевету на капитализм», а свою собственную оценивает как восстановление исторической справедливости. На самом деле речь может идти лишь о восстановлении в правах полузабытых апологетических мифов. Ведь манор, по мнению Керриджа, был «в некотором смысле микрокосмом английского общества, ибо «разве каждый манор не маленький commonwealth, где держатели являются членами, земля — телом и лорд — головой?»[10].

Вся книга представляет собой проекцию этой средневековой метафоры на социально-экономическую ситуацию, создавшуюся в Англии XVI столетия. Э. Керридж анализирует не реальные общественные отношения той эпохи, а её юридическое самосознание, становясь при этом почти всецело на позиции Кока и Нордена, видных публицистов буржуазно-дворянского лагеря. Воззрения Кока допускают весьма различные истолкования. Его «Институции» были в руках Лильберна весомым аргументом в пользу обновления общественной жизни на началах законности. В руках Керриджа они стали доказательством неизменности этой жизни. Но «commonwealth» в XVI в. — синоним абсолютной монархии, лорды маноров — прообраз абсолютных монархов. Кому же приходилось им диктовать свою волю? Зависимому населению, прежде всего — держателям «по воле лорда и обычаю манора». М. А. Барг справедливо отмечает в этой связи, что «во-первых, воля лорда сплошь и рядом закреплялась в «обычае» манора, а во-вторых, в самом «обычае» оставалось достаточно простора для проявления «новой воли» лорда» [11].

Э. Керридж придерживается иного мнения. Он полагает, что лорд манора был подобием конституционно ограниченного монарха. Манориальные обычаи становятся гарантией тождества реальности и законности, уверенность в существовании которого при Тюдорах является предпосылкой анализа. «Все действительное — разумно», — мог бы заявить английский историк. Но рационализм ему чужд. Поэтому он избирает другой вариант — «всё действительное исторически оправданно», — подключаясь тем самым к традиции консервативного романтизма Бёрка и Савиньи, которые, по мнению Маркса, пытались узаконить «…подлость сегодняшнего дня подлостью дня вчерашнего…» [12].

Э. Керридж делает далеко идущие социальные обобщения, вдохновлённые не юридической реальностью XVI в., а вполне современной системой ценностей и установок: «Утверждать, что капитализм основывал своё процветание на несправедливых экспроприациях — это чудовищная и злонамеренная клевета» [13]. Тем не менее, старое английское право с его крайним консерватизмом стало для историка богатым арсеналом аргументов. Предполагаемая «незыблемость» юридических институтов должна была служить гарантией гармоничности общественных отношений. Но конструируемый Э. Керриджем гуманный капитализм — простое товарное производство, личностные социальные связи, господство права — является сколком с «феодального богатства» Англии времён канцлера Фортескью [14], то есть не является капитализмом. Классовая дифференциация джентри — процесс, обусловленный не юридически, — выпадает из поля зрения Керриджа. Даже самый термин «джентри» ни разу не появляется на страницах книги. Английская революция не может быть интерпретирована с этих позиций не только как межформационная грань, но и просто как социальный конфликт.

Рассматриваемая концепция направлена прежде всего против таких фундаментальных категорий диалектического историзма как «первоначальное накопление капитала» и «аграрная революция». Керридж пытается доказать, что это — идеологические фантомы.

Что определяло судьбы английского крестьянства — диалектика экономического развития или формальная логика чисто юридической процедуры? С целью опровержения первой фальсифицируется вторая: «…Р. Г. Тоуни создал силой воображения картину карьеры безжалостного и беспощадного аграрного капитализма, который непочтительно выбил из седла несчастное крестьянство без каких-либо помех со стороны общего права, как если бы имелся один закон для богатых, а другой для бедных» [15]. Но, выбирая «равенство перед законом», крестьянин шестнадцатого века мог выбрать только социальное неравенство.

Согласно Э. Керриджу, и помещики, и крестьяне тяготились существовавшей системой правового регулирования их взаимоотношений. Помещики считали её слишком жёсткой, крестьяне — слишком гибкой. Это, по мнению английского автора, не мешало и тем, и другим наслаждаться её преимуществами.

Керридж с самого начала отказывается рассматривать манориальную курию, «сердце манора» [16], как «орудие внеэкономического принуждения» [17] крестьянства лордами маноров. Для английского историка она — прежде всего воплощение правосудия, независимая судебная инстанция, где дела решались «к общей выгоде лордов и держателей» [18]. Признание самого факта эксплуатации человека человеком является, по мнению Керриджа, «печальным недоразумением» [19].

Знаменательно, что экспроприация, производимая на «законном», юридическом основании, находит в Э. Керридже убежденного адвоката. Он преисполнен уважения к «священной» частной собственности лендлордов и совершенно непримирим к любым попыткам покушения на неё. «В западной Англии и повсюду, где копигольд был for lives, родители иногда называли всех своих детей так же, как себя. Томас и Анна Смит, например, могли иметь трёх сыновей, названных Томас, и трёх дочерей по имени Анна. Таким путём они надеялись протащить ребёнка в родительское владение и ещё одного ребёнка во владение другого родителя, таким образом уклоняясь от уплаты нового lease of life. Только наложение гериотов и строжайший надзор могли разрушить такие мошеннические намерения. «Обычники», которые делали нечто подобное, заслуживали конфискации всех их держаний за вероломство. Однако они могли, если желали, под достаточно благовидным предлогом обратиться с ходатайством в Палату Прошений или Канцлерский суд» [20].

«Пламенеющий язык крови и огня» [21] неадекватно переводится Керриджем на язык компромиссных сделок между лендлордами и держателями. Историк готов допустить, что в отдельных случаях принцип справедливости нарушался: «изменение могло доставить некоторое случайное незначительное преимущество лендлорду» [22]. И не удивительно: ведь речь идёт о «ковенантах» (соглашениях), заключаемых в обход юридических норм даже обычного права (customary law). Произвольные соглашения действительно «могли быть более эффективными» [23], но лишь для помещиков. Несмотря на это, Э. Керридж выводит прямо пропорциональную зависимость между ростом экспроприаций и ростом благосостояния арендаторов: «…в той мере, в какой это принуждение обременяло сидящего на земле держателя, оно в дальнейшем обеспечивало права и собственность его наследников» [24]. Политика, приведшая к ликвидации крестьянства в качестве класса, объявляется средством защиты классовых интересов трудящихся: «Если даже индивиду был нанесён ущерб, весь класс держателей выигрывал» [25].

Таким образом, подлинная проблематика аграрной истории Англии «в шестнадцатом веке и впоследствии» оказалась за пределами текста книги английского автора, сохранив, правда, своё место в контексте современной исторической науки.

Э. Керридж чётко очерчивает контур теоретической модели, которую он намерен разрушить: «То, что обычно рассматривается как аграрные проблемы XVI века и дальнейшего времени, — это эвикция копигольдеров, депопуляция сельской местности, развитие огораживаний и конверсия пашни в пастбище. Эти проблемы, по общему мнению, были взаимосвязаны. Конверсия в пастбище рассматривается как имевшая место на огороженных полях и вызывавшая депопуляцию в основном посредством сгона с земли беззащитных копигольдеров» [26].

Английский историк очень хорошо понимает, что именно представление о юридической, экономической и социальной нестабильности копигольда лежит в основе традиционной схемы аграрного переворота. Чтобы опровергнуть эту схему, Керридж направляет все усилия на дискредитацию классической концепции копигольда. В качестве альтернативы выдвигается архаическая концепция зависимого держания, восходящая к «юридическим вывескам» XV в. [27]

Керридж искусственно растягивает «золотой век» английского крестьянства до времён Бэкона, Кока и Нордена, чьи утверждения о стабильности копигольда и благополучии копигольдеров представляются ему неопровержимыми. Между тем, эти утверждения по мнению большинства современных учёных противоречат не только противоположным высказываниям. Вся интеллектуальная жизнь эпохи Тюдоров не может быть понята без учёта социального, политического и нравственного протеста, который был ответом английского общества на жестокость и разрушительные последствия аграрного переворота.

С критикой существующих общественных отношений выступали гуманист и противник Реформации Т. Мор, гуманист и сторонник Реформации Т. Старки, крестьянин, монах, а затем торговец, автор «Жалобы парламенту Англии» Г. Бринклоу, анонимные авторы поэмы «Глас народа — глас божий», епископ и мученик Х. Латимер, типограф и публицист Р. Кроули, мастер обличительной сатиры Ф. Стэббс, священник и экономист Ф. Тридж[28].

И всё-таки, именно Бэкон, Кок и Норден — крупнейшие публицисты буржуазно-дворянского лагеря — зафиксировали возникновение нового социально-исторического феномена, привилегированного копигольда. Процесс постепенного растворения в системе лендлордизма экспроприируемой массы крестьян не привлёк внимания лидеров «оппозиции его величества». Керридж абсолютизирует данные приемлемых для него источников, распространяя привилегии буржуазно-дворянских копигольдеров на всю совокупность обычных держателей. Речь идёт прежде всего о юридических гарантиях. «Безопасность копигольда была юридически доказана, но даже в противном случае она должна быть прямо выведена из того хорошо известного факта, что рыцари, сквайры и другие джентльмены разбирали как наследственные, так и срочные копигольды; они не делали бы так, находись эти владения в опасности» [29].

Э. Керридж не учитывает, что юридическая вывеска копигольда в XVI—XVII вв. скорее скрывала, чем демонстрировала социально-экономическую реальность. В действительности безопасность копигольда зависела от экономического положения держателя, а не наоборот; от активного участия лендлорда в развитии буржуазных общественных отношений, предполагавших эвикцию (сгон с земли) бедняков как необходимое условие своего утверждения.

Э. Керриджу нельзя отказать в известного рода изобретательности при подборе аргументов: «Для того, чтобы быть изгнанным, собственнику наследственного владения по общему праву было достаточно набрать вооруженную банду, снять колёса у телеги, опрокинуть тяжело нагруженную повозку или жать чужую пшеницу. Можно составить каталог таких изгнаний и создать впечатление, что свободные держатели постоянно находились под угрозой эвикции, но это будет иллюзией» [30].

Вопреки любым иллюзиям подобная логика требует рассмотрения самого копигольда как уголовного преступления против верховной собственности лендлордов. Гаррисон, автор «Описания Британии» (1578), писал, что лорды «стремятся обратить своих бедных держателей почти в полное рабство и нищету, ежедневно изобретают новые средства и применяют старые, чтобы сократить сроки держания, удвоить или утроить, а иногда и в семь раз поднять файны за допуск к держанию, принуждают их также расплачиваться за каждый пустяк штрафом и отбирают их держания» [31]. Положение массы обычных держателей, рядовых «граждан» английского манора XVI—XVII вв. стало как бы прообразом политического статуса граждан Гоббсова «Левиафана», которым приходилось нести ответственность за все действия своего суверена, причем перед ним самим. По определению К. Маркса, «отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов» [32]. Механизм этого превращения является, как показал Маркс, и механизмом превращения феодального общества в буржуазное.

Естественно, Э. Керридж не мог обойти молчанием вопрос об огораживаниях, поставленный ещё Томасом Мором и остающийся одним из центральных для историков, изучающих генезис современных экономических отношений. Керридж и здесь пытается сказать «новое слово», явственно опираясь при этом на выводы западных социологов начала XX в. об эволюционном «перерастании» феодализма в капитализм. Необходимо вернуться к исходной коллизии, чтобы определить меру преемственности интересующих нас идей.

Характерная для XIX в. абсолютизация роли огораживаний в межформационных процессах стала предметом оживлённых дискуссий в западной исторической литературе конца XIX – начала XX вв. Следует подчеркнуть, что само представление об огораживаниях как движущей силе социально-экономических изменений XVI—XVII вв. не было ни поколеблено, ни даже поставлено под сомнение. Напротив, оно оказалось чрезвычайно удобным в силу количественной природы основного параметра –территории – и вытекающей отсюда статистической неопредёленности, в зависимость от истолкования которой попал статус теории так называемого первоначального накопления капитала. Статистический скептицизм Э. Гэя и В. Зомбарта, низводящих значение огораживаний до уровня несущественных эпизодов, объективно был направлен не только против действительно уязвимых статистических выкладок М. Эшли и Д. Лидема, но и против учения о революционном характере смены способов производства. Дискуссия привела к распространению обеих точек зрения — и восходящей к работам Эшли, и высказанной Гэем. Заметный перевес был обеспечен противникам крайностей после того, как в 1912 г. Р. Г. Тоуни опубликовал свой классический труд об аграрной проблеме, демонстрирующий основательное знакомство с марксизмом.

Запоздалые возражения Э. Керриджа воспроизводят логику мышления «от огораживаний», которые он окончательно гуманизирует, ставя в зависимость от «безопасности копигольда», то есть переворачивая действительное отношение. В результате огораживания — бич английского крестьянства — изображаются как форма «обмена землёй между лордами и держателями» [33], как доказательство гармонии классовых интересов.

Возникает вопрос о выходе из тупика неопределённости. Этот выход был найден в процессе изучения документов, опубликованных самим Э. Керриджем в 1953 г. Стало ясно, что огораживания лишь вторичны по отношению к другой, более глубокой социальной реальности. Эта реальность — система допускных файнов.

Как отмечает М. А. Барг, «допускной файн был самым эффектным орудием расправы лорда с копигольдерами, оружием разрушения и уничтожения крестьянского парциллярного землевладения и хозяйства в угоду торжествующему капиталистическому предпринимательству»[34].

Допускные файны оказались не только пружиной социального перерождения традиционной средневековой агроструктуры, но и средством превращения феодальных общественных отношений в буржуазные под влиянием европейской экономической ситуации. В этом смысле произвольные файны – это подвижная граница между новой экономической реальностью и старой социальной системой. Кроме того, произвольные файны — форма перехода от натуральной к рыночной экономике.

Проблема нетривиальна и теоретически: «Только та модель имеет теоретическое значение, которая включает в себя момент, звено, преобразующее модель систем одного класса в модель систем другого класса, — звено, которое сочетает в себе черты систем противоположных классов,.. и опосредствует, следовательно, переход от систем первого рода к системам второго рода» [35]. Таковы и допускные файны. Они представляют собой один из важнейших инструментов первоначального накопления капитала.

Правда, Керридж полагает, что отделение производителей от средств производства вообще не могло иметь места: «Утверждение, что капитализм вырос на несправедливых экспроприациях — чудовищная и преднамеренная клевета» [36].

Защита давно оставленных западной исторической наукой позиций вряд ли принесёт Э. Керриджу славу её подвижника. Скорее всего это будет известность недобросовестного историка.

В последние годы среди российских обществоведов наметилось возрождение интереса к теоретическому наследию К. Маркса и Ф. Энгельса и особенно к материалистическому пониманию истории. О необходимости определённого возврата к историческому материализму, что вовсе не означает реабилитации «пролетарских» утопий, писали, в частности, Л. П. Репина и Б. Г. Могильницкий. Сопоставление двух интерпретаций аграрной проблемы XVI в. ещё раз демонстрирует эвристическое значение марксистских исторических идей, фактически подтверждавшихся таким классиком британской исторической науки XX в. как Ричард Генри Тоуни.

1. ^ R. H. Tawney. The Agrarian Problem in the XVI century. London, 1912.
2. ^ “Tudor Economic Documents”, ed. by Tawney and Power, vols. I– III, 1924.
3. ^ См. об этом: Бацер М. И. «Спор о джентри» в современной английской историографии // Новая и новейшая история. Саратов, 1977, вып. 3; его же. Социальная природа Английской революции XVII в. в интерпретации участников «спора о джентри». Саратов, 1980, вып. 6; его же. От нарратива к теории. Англо-американская историография Английской революции XVII в. // Новая и новейшая история, 1997, №5.
4. ^ См.: Бацер М. И. «Тезис Вебера — Тоуни» и его критики. // Изучение и преподавание историографии в высшей школе. Петрозаводск, 1985.
5. ^ Семёнов В. Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI века. М. – Л., 1949. С.41.
6. ^ The Agrarian Problem in the XVI century. London, 1912; Religion and the Rise of Capitalism, A historical Study. London, 1926; Business and Politics under James I. Camb., 1958.
7. ^ Лавровский В. М., Барг М. А. Английская буржуазная революция XVII века. М., 1958. С.88; Лавровский В. М. Исследование по аграрной истории Англии XVII-XIX вв. М., 1966. С.24–26; Барг М. А. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII в. М., 1967. С.47,49.
8. ^ Kerrige E. Agrarian problems in the sixteenth century and after. London, 1969. P.15.
9. ^ Op.cit. P.15.
10. ^ Ibid. P.31.
11. ^ Барг М. А. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII в. М., 1967. С.46.
12. ^ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.1. С.416.
13. ^ Kerrige E. Op.cit. P.93.
14. ^ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.23. С.729.
15. ^ Kerrige E. Op.cit. P.15.
16. ^ Ibid. P.24.
17. ^ Барг М. А. Народные низы… С.54.
18. ^ Kerrige E. Op.cit. P.77.
19. ^ Ibid. P.15.
20. ^ Ibid. P.81.
21. ^ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.23. С.727.
22. ^ Kerrige E. Op.cit. P.83.
23. ^ Ibid.
24. ^ Ibid.
25. ^ Ibid.
26. ^ Ibid. P.15.
27. ^ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.23. С.728–729.
28. ^ Семёнов В. Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. М.–Л., 1949.
29. ^ Kerrige E. Op.cit. P.76.
30. ^ Ibid. P.82.
31. ^ Цит. по: Семёнов В. Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. М.–Л., 1949.
32. ^ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т.23. С.744.
33. ^ Kerrige E. Op.cit. P.99.
34. ^ Барг М. А. Народные низы… С.48.
35. ^ Оруджев З. М. Диалектика как система. М., 1973. С.73–74.
36. ^ Kerrige E. Op.cit. P.92.