Что такое история?

Ещё не было сказано великим просветителем нашим, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать», еще и Европа не затвердила закон всемирного тяготения, а по всей Руси уже прошел слух о том, что не в одном Петербурге следует искать настоящую Академию, что на берегу Выга среди карельских лесов проповедуют свое расколоучение «премудрые Платоны, преславные Сократы, прехрабрые Ахиллесы». Именно таково было мнение образованных из раскольнических кругов.

Выговская Академия признавала церковь, но церковь невидимую, без священничества, земным воплощением коей полагала отнюдь не православие, но себя самое. Новообращенных перекрещивали, как немецких крестьян, вступающих в революционную общину анабаптистов. Оценивая вклад Выгореции в общее дело русской истории с позиций научного атеизма, нельзя миновать вопросов о том, насколько сильны были на Выге реформационные тенденции, в чем они проявлялись, интересы каких социальных слоев представляли.

Не случайно Андрей Денисов называл свою паству «свободные рабы божьи». Точно также и Лютер «победил рабство по набожности, — писал Маркс, — только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека».

Разумеется, вооруженной цитаделью русской реформации являлась не Выгореция, а скорее Соловецкий монастырь, но разве между ними не было преемственности, разве не написал Симеон Денисов «Историю о отцех и страдальцех соловецких», указывая тем самым на эту преемственность?

Выгореция, осажденная «миром антихриста», развивалась в уникальной социально-политической обстановке петровских реформ, когда наиболее реакционные элементы православной церкви и феодального общества в целом оказались блокированными не снизу, а сверху, когда мощное влияние Запада транслировалось на Русь преимущественно по протестантским канелам. Персонификация мирового зла постепенно теряла смысл, оно растворялось в мирских пределах, именуемое «духовным антихристом», который заявлял о себе то караулом солдат, то гневом архиерея, то произволом Синода. Вылазки власти на территорию поморской общины, посягательства на ее духовную суверенность воспринимались взвинченным самосознанием раскольников как эпизоды библейской драмы.

Все ли обитатели Выга могли носить имя праведников, все ли они были способны на аскетический подвиг? Большинство приходивших иэвне оставалось в общежительстве и окрестных скитах, принимая тяготы иночества кто по призванию, а кто по здоровому практическому расчету: вольнее гнуть спину на себя и на бога, чем на боярина или помещика. Были и такие, что уходили, одни — в православие, другие — в разгул. На Выге не разгуляешься, ибо все здесь общее, кроме жен, а в работе и потреблении люди равны. Потому и получалось, что, бежав от помещика, иные бежали и от киновиарха. Один такой случай остался памятен поморцам, ибо едва не оказался роковым для всего общежительства.

…На одной из раскольнических икон воспроизведен четверной портрет «отцов-основателей», родоначальников общины, заслужившей имя «лавры, процветшей в северных странах». Все они еще долгое время определяли материальную и духовную жизнь общинников, регламентировали ее согласие своему учению, заслужив известность своеобразных евангелистов раскола. В 1718 году, как и в 1694-м, Данила Викулов, Петр Прокопьев, Андрей Денисов и его брат Симеон составляли руководящее ядро Выга. Именно тогда община вздохнула свободнее, узнав о скором возвращении из новгородской тюрьмы Симеона. И вот — новая «крамола дьявола»: на Петровских заводах арестован Данила Викулов.

Бывает, что малый камешек останавливает мельничные жернова. Сходным образом слабость одного человека может поставить под угрозу будущность мощного культурно-исторического движения. Русская юридическая система не только в XVII, но и в ХVIII веке принимала пытки и доносительство за орудия праведного суда. «Слово и дело государево!» Таков был повседневный пароль произвола. Не настала ли очередь Выгореции?

Видно, и впрямь за спиной Денисова поднималось русское крестьянство, если киновиарх сумел «слову и делу государеву» противопоставить слово и дело самого государя. Разумеется, прежде всего и крепче всего надо было повлиять на самих общинников, чтобы внушить им уверенность в их собственном конечном торжестве, которое будет признано даже «миром антихриста». И арсеналы расколоучения, и незаурядный публицистический дар Андрея Денисова были мобилизованы для достижения этой цели.

Апеллируя к библейским легендам, Андрей стремился возвысить происходившее до вселенского уровня, утешая и сплачивая жителей пустыни, прививая им сознание их моральной исключительности.

Раскольнический и протестантский боги, видимо, были близкими родственниками, поскольку протестант Геннин и в этом случае выступил на стороне Выга в роли ходатая по делам раскола, «написав отписку милостиву против данной с монастыря сказки, в Москву, к его императорскому величеству, послал с отпискою своего денщика, да монастырского с ним брата Никифора Семенова». На дворе стоял 1718 год, год гибели злокозненного царевича Алексея. Москва была потревожена тем, что туманно, но многозначительно называли «великими розыскными делами в неких великих, важных винах о неких боярах».

Неудивительно, что «его императорское величество в то время бе вельми гневен и печален». Люди знали, что гнев Петра дороги не разбирает, что не следует попадаться царю лод горячую руку. Между тем посланные с заводов могли оказаться именно в таком положении. Никто из приближенных Петра не решался подать ему послание Геннина, в котором содержалась просьба о реабилитации людей, заподозренных чуть ли не в государственном преступлении. Наконец посредник нашелся. Андрей Иванович Ушаков подал «отписку». Государь «принял, рассмотрев ю неоднократно, положил ее к себе в свой карман, а подьячему своему сказал: как будем в Новгороде, помяни о сем мне и не забудь». В Новгороде государь, «призвав писаря, повелел написать на завод указ к заводскому начальнику, чтоб онаго пустынника Даниила Викулова из-под караула спустить на свободу в свою пустыню». Указ был доставлен на завод сержантом Преображенского полка.

То, что произошло, трудно объяснить даже с позиций современного научного историзма, ибо данный случай, вписываясь в общую картину петровского правления по своей тенденции, представляется совершенно загадочным в своей индивидуально-психологической конкретности. Выговцы видели сон наяву. Иван Филиппов воспроизвел зримые формы этого сна: «И увидев сие преславное чудо, градские и заводские люди все удивишася и прославиша бога. А Даниил с прочими своими, прилучившимися в то время на заводах, шед на подворье, пеша молебны». Потом он поехал «к дому и приехал в монастырь. И… возрадовашася все радостию, стекошася с ним в часовню, и с великим усердием испущающа радостные теплые слезы, пели молебные пения… обнимающе все отца своего… Такожде скоро ехав в другой, девический, монастырь, на Лексу: и все встретили его у врат с великою радостию; пошли все в часовню, с великою верою и усердием, растворяюще слезы с радостью, пеша молебная пения».

С каких позиций интерпретировать Выгорецию? Что предпочесть — факт или обобщение? Подобные вопросы не волновали Андрея Денисова. Его литературное наследие является мифологизированным единством противоположностей, приведением разнобоя компонентов исторического процесса к общему знаменателю расколоучения. Так, случившееся с Данилой Викуловым находит своеобразное объяснение в «слове» (проповеди) Денисова «Слово о невесте Христовой» и примыкающих к нему сочинениях.

Перед нами теологическое иносказание, то есть то, что современный философ назвал бы теологемой. В соответствии с традицией, восходящей к диалогам Платона, теологический миф Андрея Денисова не просто излагается, но и конституируется именно как беседа, как диалог верующего с истинной церковью и вне диалогической формы немыслим, ибо диалогично и само содержание. Основная его коллизия заключается в том, что церковь ставит свою судьбу в зависимость от доброй воли верующего, а это реализуется только в радикальных разновидностях протестантизма.

Прежде чем начать диалог или хотя бы обнаружить свою собеседницу, странник подвергается многим испытаниям на «пути жестоком и печальном». Встреча с церковью поначалу даже не осознается как таковая. «Невеста Христова» является путнику гонимой рыдающей старицей, потрясенной разладом слова и дела, торжествующим среди ее мнимых приверженцев. Она не желает назвать себя, и только непрерывные просьбы странника заставляют ее открыться и поведать о бедственном своем состоянии в условиях всеобщего фарисейства. Не духовного подчинения требует она от верующего, а просит его: «потщися спострадати», то есть взывает о сострадании и участии в деле спасения.

Церковь, устроенная по Андрею Денисову, — не иерархия, и спасение здесь не «добрыми делами» достигается. Один из наиболее авторитетных знатоков раскола в дооктябрьской историографии профессор П. С. Смирнов следующим образом излагает позицию основателя Выгореции: «Денисов утверждал, что сила иерархии зависит от правоты веры, что если потеряна эта правота, то потеряно с нею все. Иерархия сама по себе не важна, и называть общину, где есть иерархия, церковью, по мысли Денисова, нельзя». Логически развивая исходные тезисы, Андрей приходит к выводу о том, что вера уравнивает «простейших невежд» и «наивысших архиереев». Может показаться, что здесь проскальзывает нотка антиинтеллектуализма, но, по нашему мнению, в этой проповеди заявлена совершенно иная тема — социальная. Методологически значимая постановка затронутого вопроса дается у Ф. Энгельса: «Революционная оппозиция феодализму проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания».

Как известно, Андрей Денисов придавал решающее значение самому гонению за веру как таковому: «Есть убо в церковном благочестии христовсажденное свойство, показующее великое особство от противоверных. Златоуст глаголет: церковь истинная, яже гонения претерпевает, а не та, яже других изгоняет». Вопреки утверждению профессора Смирнова, перед нами не ошибочное преувеличение «случайного признака», как не случайны были сами гонения на раскол, как не случайно было появление раскольников среди крестьян, восставших под знаменами Булавина и Пугачева. Все угнетенные гонимы, и гонимая церковь Андрея Денисова говорила от имени угнетенных, то есть крестьянского большинства, массами обращавшегося в раскол. Преследование Симеона Денисова и Даниила Викулова было частным проявлением общей закономерности.

По сути дела, Выгореция — это порождение «бунташного века», помноженное на личность Андрея Денисова. И устная, и письменная речь Андрея вызывала немедленный и неравнодушный отклик не у одних только староверов. «Экую балдахиню повесил нам Денисов!» — воскликнул будто бы Феофан Прокопович, обращаясь к царю после ознакомления с текстом «Поморских ответов». Кстати, Андрей Денисов беседовал и переписывался и с Феофаном Прокоповичем, и с Петром I. Киновиарх Выгореции являлся настоящим энциклопедистом. П. Усов в статье «Помор-философ» ссылается на утверждения поморских летописцев:

«Андрей Денисов знал в совершенстве не только пустынный постнический устав, но также торговый, приказный, воинский. Когда он беседовал с иноками о постническом уставе, о благоговейных предметах, то он являлся им совершенным иноком. Если же он рассуждал о купеческих делах с торговыми людьми, то он представлялся им не иначе, как опытным, знающим купцом. Так же точно Андрей Денисов с полным знанием предмета мог говорить с приказными о приказных делах, с земледельцами о земледелии. Беседуя с премудрыми учителями о премудрых делах, он им являлся не иначе как мудрым ученым. Такие же глубокие познания он высказывал и в воинских уставах, когда речь касалась о них в разговорах с военачальниками».
 

Где научился Андрей искусству проповеди, где он получил риторическое образование — в точности неизвестно. Кое-кто стоит за Новгород или Псков, но традиция уверенно называет Киев. Церковный историк и фольклорист Елпидифор Барсов писал о Денисове в 1867 году:

«И если то правда, что учитель его — ректор киевской академии — читал в образец своим студентам проповедь Андрея, то что удивительного, если его ораторские речи производили огромное влияние на умы суземских раскольников? Если то правда, что студенты академии прочитанную ректором проповедь сочли за произведение какого-нибудь древнего отца, то что удивительного, если суземские невежды называли его вторым Златоустом?»
 

Религия — превратная форма общественного сознания, и даже глава и создатель беспоповщинского раскола в иные моменты уподоблялся православному попу, подчиняясь стандартизованной логике наружного благочестия. И все же свифтовский рационалистический сарказм, воплощенный в притче о «тупоконечниках» и «остроконечниках», не может быть механически применен к тем церковно-религиозным схизмам, то есть расколам, в которых на первом плане, по видимости, стояла догматика. Спор «двоеперстия» и «троеперстия» решался огнем и железом, а значит, затрагивал жизненные интересы людей. Под пеплом истории можно найти и фрески Помпеи, и рукописи Мертвого моря. Великая схизма 1054 года означала не только финал богословской распри, сама Европа распадалась на два культурно-исторических мира — Западный и Восточный.

Взять из прошлого огонь, а не пепел! Этот лозунг Жореса применим к изучению любого архаизированного движения, если в нем широко участвовали народные массы. Реформация и раскол в этом смысле беспрецедентны, даже если взять не только XVI и XVII века.

Правда, религиозно-реформационный период в истории Западной Европы закончился вместе с английской буржуазной революцией 1640—1660 гг. Английские историки традиционно подчеркивают, что после реставрации осознание социальных и политических столкновений происходит в соответствии с новыми формами духовной культуры, характерными для века Просвещения.

Академик  Е. А. Косминский указывает, что Вольтер «любит ссылаться на Петра Великого, который, по его словам, превратил варварскую страну в страну, находящуюся на уровне современного просвещения, сделал огромное дело, не имеющее примера ни в новой, ни в древней истории». Однако для самого «бомбардира Петра Михайлова» образцом и примером оставалась Англия, которую он посетил в составе «Великого посольства» 1697—1698 годов. Вольтер был в этой стране тридцать лет спустя, но и на него она произвела неизгладимое впечатление, хотя здесь речь должна идти уже не об оснастке кораблей и калибрах орудий, а о деталях государственного устройства и принципах механистической философии.

Знаменитое «вольтерьянство» — наиболее известный вариант мировоззрения из тех, что были выдвинуты XVIII веком, но славу французского Просвещения обеспечили своими трудами также Монтескье, Руссо и другие мыслители. Все они или побывали в Англии, или, что самое ватное, ощущали ее идейное первородство, составив тем самым как бы второе «Великое посольство», посольство от имени континентальной культуры. Именно в Лондоне Жан Поль Марат издал свой революционный памфлет «Цепи рабства»…

Эпоха Конвента перекликается с эпохой Петра. Тот же беспощадный рационализм, та же добродушная улыбка гиганта, тот же порыв к созиданию и — несмотря на варварство средств — достижение цели. И все же просвещение лучше, чем гильотина. Вторая отбирает голову, первое — дарует ее. Не случайно ранние просветители — Прокопович, Татищев и Кантемир — составили «ученую дружину» Петра, на которую он мог положиться. Венцом государственных преобразований стало учреждение Академии наук, доставившее позднейшим историкам еще один аргумент в пользу тезиса о внутреннем единстве чересполосных указов царя-реформатора.

«Просвещение сверху» было закономерным и своевременным. Лучшим подтверждением этого факта является мощное встречное движение, охватившее значительные слои народа. По его основной тенденции это движение можно определить как «Просвещение снизу». Речь идет о взаимном дополнении просветительских и реформационных начал в процессе создания крестьянской контркультуры, — т. е снова о расколе, снова о Выгореции.

Братья Денисовы переориентировали раскол. Воинственное время огнепального Аввакума исчерпало свои ресурсы, тотальное отрицание сменилось установкой на последовательное и лояльное созидание своего религиозного мира. К тому же Петру был внятен голос просвещенной Европы, голос, призывавший к веротерпимости. В духе новой эпохи Андрей Денисов трактовал страсти Христовы не только на языке веры, но и на языке разума.

Рационализм выговцев, вероятно, может быть интерпретирован как внутренняя пружина развития теологии поморского толка, но в данном случае нас интересует другая его ипостась — рациональность, пронизывающая общественно-историческую практику Выга почти изначально. Хозяйственная жизнь развивалась в соответствии с логикой уравнительства, причем от уравнительства крестьянского монастыря Выгореция перешла к уравнительству крестьянской артели, скудость сменилась достатком, а братство — предприимчивостью.

Впечатляющую панораму Выгодского общежительства, каким оно было около 1730 года, нарисовал в «Отечественных записках» народнический публицист Я. Абрамов:

«Данилов и Лекса в это время представляли собой небольшие городки, с населением по нескольку сот человек в каждом. Особенно походил на город Данилов. Он занимал пространство от шести до восьми квадратных верст, считая в том числе и женскую половину монастыря Все это пространство было обведено глубоким рвом и заключено в две огромные ограды. Здесь были две часовни с колокольней, 51 „келия“, причем келий были настолько велики, что в них помещалось по десятку и более человек, 16 изб, 15 амбаров, громадный погреб и две ме менее громадные поварни, 12 сараев, 4 лошадиных двора и столько же коровьих, гостиный двор и 5 постойных изб, 5 риг, две кузни, медно-литейная, столярная, портняжеская, сапожная, иконописная, рукодельная и другие мастерские, две школы, мастерская переписчиков, две болыницы и т. д. Большинство зданий были двухэтажные, но были и трехэтажные, и даже четырехэтажные».
 

Совершенно очевидно, что выговцы обеспечивали себя всем необходимым, во всяком случае, по собственным бытовым стандартам. Но не менее очевидно и то, что столь мощный по тому времени экономический потенциал не имел натурально-хозяйственного характера. Изделия меднолитейной, иконописной и других мастерских, в том числе мастерской переписчиков, удовлетворяли специфические потребности староверов по всей России. От одной только продажи медных осьмиконечных крестов предприниматели Выга выручали пять тысяч рублей ежегодно — сумма по тем временам громадная.

Такова эта своеобразная форма социальной организации крестьянства, гораздо более высокая, нежели мириады практически идентичных, самовоспроизводящихся крестьянских общин. Община вездесуща и анонимна, она осознает себя в системе фольклорных сюжетов, таких же древних, как она сама, и тоже не имеющих индивидуального авторства, а только лишь индивидуальное исполнение в соответствии с вековыми традициями.

Существует расхожее мнение, согласно которому раскол — это и есть воинствующий традиционализм. Однако староверы утверждали традицию в качестве знамени, а уж вокруг него сплачивали ряды по самостоятельно разработанному регламенту. Историки редко концентрируют внимание на этой стороне дела.

Анонимность «Повести о Ерше Ершовиче» была анонимностью коллективного здравого смысла, естественной формой отражения повседневного народного опыта. Другое дело — «История о отцех и страдальцех соловецких», привлекающая внимание не только индивидуальным мастерством Симеона Денисова, но и сугубо индивидуализированной идейной направленностью. Она и в самом деле была «историей», то есть содержала не только вереницу риторических речитативов, но и сквозную мысль, более того — историческую концепцию. Настаивая на существовании прямой преемственности между Соловецким монастырем и Выговским общежительством, Симеон в то же время искусно отводит монарший пнев от обитателей Выга, всячески подчеркивая мнимое неучастие царя Алексея Михайловича в делах, связанных с жестоким подавлением Соловецкого восстания.

Разумеется, появление выдающихся литературных памятников поморского Просвещения было подготовлено неустанной деятельностью, развертывавшейся сразу на нескольких уровнях. Среди жителей так называемой «пустыни» грамотность являлась практически поголовной. Мало того, родители-староверы свозили сюда своих детей со всех концов государства. Любопытно, что девочки-ученицы ласково именовались «белицами». Надо сказать, что при всем пуританстве образа жизни нравственная атмосфера на Выге была теплой и задушевной.

Выговская пустынь быстро приобрела значение подлинной академии старообрядчества. Отношения учителя и ученика стали едва ли не основным общественным отношением внутри общежительства, отношением предельно демократизированным. Андрей Денисов «учил всему тому, что сам знал, учеников, и прочим желающим о сем ведать беззавистно всегда открывал».

Обучение происходило не только в форме личных контактов. Выг располагал большим количеством рукописных и печатных учебников по словесным наукам. Известно, что грамматика ревностно изучалась в общежительстве, но это не было самоцелью. Подлинной страстью и учителей, и учеников являлась пиитика. Подход к этому делу оказался вполне практическим, и учебник просодии не знал отдыха. Приветственные и юбилейные «вирши» не смолкали на выговских торжествах. «Королем поэтов» здесь не без основания считали самого Андрея Денисова, превосходно владевшего «иройским, софийским, фелевским, грикопским и аскалпиадским» стихом. Важнейшая из «словесных наук» — риторика — служила превосходным подспорьем при составлении проповедей и богословских трактатов. Писатели поморской школы, в основном ученики Андрея, создали сотни подобных произведений, составляющих большую часть раскольнического литературного наследия в целом. Центральное место в этом наследии, наряду с «Житием» Аввакума, занимают «Поморские ответы» Андрея Денисова, ставшие идейным и жизненным кредо каждого крестьянина-раскольника на долгие времена.

В. Д. Бонч-Бруевич в письме А. И. Клибанову приводит высказывание В. И. Ленина о старых рукописях русских сектантов: «Как это интересно! Ведь это создал простой народ… Целые трактаты… Ведь это семнадцатый век Европы и Англии в девятнадцатом столетии России… Неужели все это до сих пор не изучено?» Далее  В. Д.  Бонч-Бруевич подчеркивает, что В. И. Ленин «несомненно провидел значение этих философских и иных народных писаний и ощущал и самих творцов — этих нелегальных писателей из народной среды, — и те массы, которые шли за ними, несмотря на все зверские преследования, с которыми обрушивались на них и полиция, и попы, и администрация, и сами цари и их правительства».

Сохранившиеся словесные портреты Денисовых писаны как будто специально для целей общероссийского сыска. Однако те, кто заведовал государством, знали руководителей Выга в лицо, и портреты эти годны прежде всего для любознательных современников наших.

По материалам П. Усова, «Андрей Денисов был среднего роста, худощав; волосы на голове и на бороде были русые, кудрявые, украшенные небольшой сединою; борода у него была круглая; глаза светлые; брови приподнятые, нос продолговатый, немного горбатый».

По данным Е. В. Барсова, «Семен Денисов был среднего роста, сухощавый, с несколько сгорбленным станом, с руками и перстами тонкостию изукрашенными, с светлыми очами, с улыбкою на устах, с густыми черно-русыми курчавыми волосами и с довольно большою бородою».

Не только лишь внешним, но и внутренним своим обликом были Андрей и Симеон почти близнецами. Выгорецкие сочинители единодушно отмечают и редкие способности, и душевные дарования Симеона. Не праздно книги поглощал Симеон, но ради изучения высоких словесных наук. С «древлецерковной» эрудицией у этого поморского книжника счастливо соединялся энергичный непреклонный характер, многократно испытанный и в четырехлетнем новгородском пленении, и в других невзгодах, коими богаты были беспокойные дни Выгорецкого общежительства. Да, многое объединяло Андрея и Симеона — и кровное братство, и обстоятельства жизни, и общее дело, и общие убеждения. Можно сказать, что до 1730 года у них была общая биография, заглавные буквы которой выводил, разумеется, старший брат. Кое-кто мог подумать, что и само содержание принадлежало только Андрею, однако оно создавалось в соавторстве, и на Выге окружали почетом и уважением каждого из ее творцов. Проповедническое искусство Андрея Дионисьевича, его витиеватое, поистине барочное красноречие создали ему славу лучшего оратора среди староверов и доставили прозвище «второй Златоуст». Симеон от природы одарен был феноменальною памятью и еще больше укреплял ее специальными, в том числе придуманными им самим упражнениями. В условиях, когда от досконального знания догмы порой зависел успех всего дела, Симеон был самым нужным поморской киновии человеком. За «изустное» знание святого писания Симеон «отитлован был живою библиею». Раскольническая словесность обязана ему не менее, нежели Андрею.

Е. В. Барсов пишет о Симеоне:

«Его уважали как расколоучителя, любили как подвижника, на него смотрели как на исповедника. Вот почему по смерти предводителя Андрея все выговцы, собравшиеся на его погребение, еще не разошедшись, приступили к Симеону Дионисьевичу и стали умолять его — да будет вместо брата своего Даниле Викулову помощником. Напрасно Семен отказывался: его понудили и избрали. Итак, с 1730 года он был уже настоятелем и киновиархом выгорецким».
 

Социальный облик общежительства не оставался неизменным. Творение своих киновиархов, оно все более подчинялось автономной логике собственного развития, вытекавшей из общей логики исторического процесса. Так, усиление просветительского компонента в культуре раскола происходило в прямом соответствии с укреплением предпринимательских тенденций на Выге. Крестьянская уравнительная коммуна первых лет фатально трансформировалась в своего рода «артель милостью божьей». При Андрее это только начиналось, Симеон вплотную столкнулся с проблемой перерождения. Аскетизм стремительно терял свою привлекательность для общинников. Что могло заглушить «скрип младенческих колыбелей»? Самоцельное умерщвление плоти новыми вариантами флагеллантства и столпничества отпадало само собой даже как епитимья, ибо Выгореция создавалась для созидания, всеобщим эквивалентом на Выге являлся труд.

Высочайший престиж «непрестанного трудоделанья» поддерживался импульсами, исходившими и от здоровой народной нравственности, и от религиозной доктрины расколоучения. На Выге знали: «Аще в келий в праздности малый часец будешь провождати, обретаешься решето бесово, сеющее нечистыми мыслями брашно сатане».

Симеон Денисов придавал едва ли не решающее значение для судеб раскола экономическому аспекту идеологии, экспансии и повседневной практики Выговского общежительства. По свидетельству Е. В. Барсова, «Семен, подобно брату, строго требовал, чтобы всякому назначалось свое дело по усмотрению его сил и способностей и приучал смотреть каждого на всякое назначенное ему поручение как на священный долг свой; на всякий труд, ему назначенный, как на дело спасения души своей». Слова Симеона — «не унываем в трудах, зане труды вечное блаженство подают» — были девизом и его собственной жизни. Подобно рядовому труднику, «он сам, вместе с другими стариками, копал землю и собственными руками ворочал каменья». Об этом сообщает выговский летописец Иван Филиппов.

Труд выгорецких раскольников не был трудом сизифовым, самоцелью, епитимьей, наказанием за реальные и несуществующие грехи. Камни — прихоть и декорация. Не камнями ворочали выговцы в правление Симеона, а крупными торговыми и промышленными делами. Универсальное средство воспитания в силу своей рациональности и производительности превращалось в залог дальнейшего обогащения Выга. Здесь действовали те же закономерности, что и на протестантском Западе. «Основное положение аскетизма: «отречься должен ты, отречься», — говорит выдающийся немецкий социолог Макс Вебер, — в капиталистической его форме звучало так: «приобретать должен ты, приобретать». Хозяйственная экспансия Выга при Симеоне развивалась настолько успешно, что само правительство, по свидетельству того же Е. В. Барсова, находило положение выговцев более выгодным, чем положение не только крестьянства, но и купечества.

Экономический индивидуализм, постепенно пустивший глубокие корни на Выге, давал не только добрые всходы нравственной твердости и внутренней силы, но также «плевелы соблазна и своевольства». Правильнее будет сказать, что при хорошо налаженном и материально обеспеченном быте изначальная человеческая природа брала свое. Вряд ли случайно Андрей Денисов трудился над «Поморскими ответами» исключительно в Лексинской женской обители. Дальше — больше. Симеон увещевал и настаивал, чтобы «на брание ягод или волнух или иных каких овощей мужи с женами или отроки с отроковицами никогда не ходили: отныне сему вместехождению перестать повелеваем; пусть никогда дева или жена не шествует одна далече нигде или близ или между келиями или по келиям: каждая дева и жена пусть сидит и трудится в безмолвии в дому своем, заботясь о спасении души своей». Симеон бывал жесток по отношению к согрешившим отрокам и отроковицам, разумеется, во имя их запоздалого теперь исправления. В дело шли «коленостояние», лишение трапезы, сидение в смирительной келье и даже «биение шелепами». А все почему? Дабы угождение жене или отроковице не отбило охоту к угождению богу… Впрочем, все это — «внутренняя политика», внутренние дела, и побитые отроки хмуро шли на молитву.

К 1730 годам все материальные ресурсы и творческие возможности Выговского общежительства концентрируются в области «внешней политики». Рассеянные по всей необъятной России раскольнические центры не замыкались сами на себя, их население не изолировалось от остального мира в актах религиозной рефлексии. Напротив, русский раскол XVIII века представлял собой единый ритмично пульсирующий организм, сердцем которого в течение десятилетий оставалась Выгореция. Именно к ней сходились интересы и чаяния сторонников старой веры, будь то оборотистый купец или притесняемый крестьянин-бедняк, именно отсюда и Андрей и Симеон плели незримую сеть «древлецерковного» благочестия, рассчитывая при помощи множества своих друзей и миссионеров уловить в нее чуть ли не всю страну. И действительно, Урал, Сибирь, Обь, Енисей были подлинными форпостами поморского согласия на восток от Волги. Наиболее выдающиеся эмиссары Денисова многократно проникали в «мир антихриста», выполняя специальные поручения киновиарха. Так, для Федора Кутейкина не существовало московских застав и прочих препятствий, возникавших на пути старовера. Поморские «совратители-беспоповцы» неуклонно делали свое дело.

Экономический и нравственный потенциал общежительства оказался достаточным для того, чтобы оно могло установить свой контроль над русским Эльдорадо — сказочно богатым ресурсами и возможностями Урало-Сибирским промышленным регионом. Работных людей мануфактурного края обеспечивали харчами и «прочими повседневными потребностями» торговые люди, преследовавшие не столько собственную выгоду, сколько выгоду всего поморского общежительства, интересы которого соблюдали неукоснительно. Промышленная вотчина Демидовых представляла собой своего рода вассальное княжество по отношению не только к петербургским самодержцам, но и к выгорецкому киновиарху Симеону Денисову. В 1736 году Василий Никитич Татищев сообщал с Урала о выговских промышленниках, великолепно вписавшихся в местную ситуацию. Сам Никита Демидов одарил общежительное братство «много всеми вещьми»: и медью, и железом, и хлебом. Но не медью, не железом и даже не хлебом единым жива была Выгореция. Распространение староверия и объединение различных толков и согласий раскола под эгидой поморской общины — вот высочайшая цель Андрея и Симеона, предмет их непрестанных забот. По существовавшим тогда условиям основную ставку при выполнении этих задач приходилось делать на тайную пропаганду.

…В тот день Выгореция встречала особенно дорогого гостя. Вся киновия высыпала ему навстречу. Впереди шли настоятели Симеон Денисов и Данила Викулов, а колокольный звон доносился до отдаленных скитов. Встречали Гавриила Семенова, человека, больше других сделавшего для распространения беспоповщины. На Урале он был хорошо известен как смотритель Демидовских заводов. На Выге — как ближайший сподвижник Андрея Денисова. Именно благодаря Семенову на Урале близко к сердцу принимали интересы Выговского общежительства, в том числе весьма специфические:

«Гавриил Симеонов, будучи в Сибири, сказал господину Демидову, что колокол един болшей в братском монастыре звонячи раскололся. И оной господин Демидов приказал на место вылити колокол из мяхкой доброй меди, и вылиша весом в тридесят пуд и отдаша Гавриилу, приказал везти к старикам на Выг вместо расколотого колокола и несколько малых, по прошению онаго Гавриила».
 

Выговский летописец не зря вкладывает в уста Гавриилу дифирамб в честь Андрея. Стилизованная хвала проникнута неподдельным чувством утраты: «Рцыте ми, где мне любимого взыскать, скажите — где всежеланного можно обрести? Не терплю бо без зрения великомудрого сего мужа, всепреудивительного всея России учителя…» Лжеучителя — поправили бы православные гонители раскола, однако и они не могли не услышать общероссийского эха проповеди Андрея и Симеона. Православный публицист цедит сквозь зубы: «С течением времени история раскроет, как широко было влияние этих иезуитов в продолжение почти всего XVIII века».

Это время пришло. Распространение раскола тщательно изучается современной наукой. Рассмотрим некоторые результаты комплексных археографических экспедиций МГУ в район Верхокамья. «Как показал анализ… начиная со второй четверти XVIII в. в верхо-камской книжности быстро и безраздельно распространяется влияние поморского Выговского общежительства — его воззрений, его книжной культуры, его рукописных традиций», — резюмирует собственные исследования И. В, Поздеева. Кто же «трансплантировал» живую ткань расколоучения из Карелии в Пермский край? Может быть, в этом повинен естественный ход вещей, объективные факторы — миграции, торговля, традиции? Верхнекамская раскольническая рукопись констатирует: «От древних рукоположенных от Данилова скиту от самых от поморских от учителей посланный в удаленую страну в Пермску губерьню в Оханский уезд, в Сепычевское поселение первый отец наш духовный, посланный от поморских учителей Григорей Яковлевичь». И. В. Поздеева отмечает, что, в соответствии с памятниками XVIII века, «старец был послан в Верхокамье Симеоном Денисовым и принес с собой грамоту выговского киновиарха». Очевидно, Верхокамье не было исключением.

Известно, что выговцы не терялись не только на бескрайних просторах, но и в извилистых «коридорах власти». При Петре политика строилась как петербургская «першпектива». После Петра — как извилистая московская улица. Даже столицу чуть было не перевели обратно в Москву, но петровские меры были в ладу с исторической закономерностью, а недостатки и в истории являются продолжением достоинств предшествующего периода. Подлинность вырождается в имитацию, и на фоне декоративных пушек из чистейшего льда люди, прославившие свои имена участием в реальных сражениях, разыгрывали придворную кадриль под навязчивую немецкую музыку. Дирижировала новая императрица.

Обратимся к «Русской истории с древнейших времен» М. Н. Покровского:

«После царя-плотника и царя-солдата Анна была первой представительницей того типа коронованного помещика, который так надолго удержался в России. Между подданным и холопом для нее было так же мало разницы, как между камердинером или управителем и министром. Андрей Иванович Ушаков был начальником тайной политической полиции, но он же был и чем-то вроде главного швейцара императорского дворца. Приводили сказочницу во дворец — Анна любила на сон грядущий слушать рассказы о разбойниках, — ее прежде всего направляли в „дежурную, к Андрею Ивановичу“; нужно было наказать дерзкого придворного (осмелился побрезговать ее величеством), гневный голос императрицы звал того же „Андрея Ивановича“.
 

Отношение Анны Иоанновны к выговцам мало походило на один из подобных капризов. Речь идет скорее о постоянно действующем факторе.

Два врага было у Выговской пустыни — православные иерархи и «своеволники» из собственных рядов. Как разобрать, который опаснее? «Своеволие» обернулось в тридцатых годах настоящей кампанией доносительства. Парадоксальным образом время доносов, беспокойное и разорительное, оказалось и временем наибольшего «присутствия» выговцев в коридорах власти, причем не только в переносном, но иной раз и в самом буквальном смысле. Стратегические интересы Выговского общежительства были настолько неординарны, что требовали заинтересованного участия виднейших людей государства — Ушакова, Ягужинского, Прокоповича, поощряемых и направляемых суверенной волей императрицы. Женщина на троне — женщина вдвойне, и Анна Иоанновна любила остужать жар пылающей плоти чтением писем, взятых наугад из стопки посланий Симеона Денисова, от которых так и веяло северным холодом и девственной чистотой.

Однажды был такой случай: генерал Ушаков, очевидно, стремясь подтвердить заслуженную им репутацию придворного швейцара, с криками и руганью напустился на выговских челобитчиков, полагая, что те пришли жаловаться на бояр и вельмож. «Но ея императорское величество его позакликала и милостивно челобитную приняла и отдала Ушакову и заповедала оному Ушакову в Сенат и в Синод сходить и синодским правителям сказать ея величества повеление, чтоб напрасно на оных не наступали и подозрительным доносителем не верили б, и оной Ушаков, взяв оное доношение, скоро отнесе в Сенат, такожде съездил и в Синод и указ ея величества словесный сказал».

В XVIII веке женщины нередко играли видную роль и на Выге. Поскольку Соломония Денисова, сестра Андрея и Симеона, управляла Лексинской женской обителью, можно говорить чуть ли не о «клане» Денисовых в руководстве расколом. Их главная отличительная черта — не остановимся перед тем, чтобы громко сказать об этом вслух, — интеллектуализм. То, что Симеон Денисов написал о Максиме Греке, во многом приложимо и к нему самому:

«Колико убо сей святой книги от елладска языка на славенский переведе? Колика душеполезная писания остави? Како Россию словесными художествы украси, како латином уста затче? Како православие своими писанми, яко подпоры крепкий, утверди? Написанные от него книги, яже кто наречет богатое сокровище, не погрешит; каково же страдание… каковыя изгнания, темницы и узы понесе: о мужество крепкого страдальца!.. К дванадесятим бо два лета, в сицевых злостраданиях томлен быв, не ослабе, но, яко философ, философски философственну душу показа».
 

А стихи, пусть даже духовные? Увлечение стихотворством сопровождало Симеона Денисова на протяжении всей его жизни. Раскол приобретает поэтическое измерение, сохраняя трагизм своего содержания. Так, Симеон склонялся перед подвигом девяти корелян, сожженных за упорство в расколе, обнаруживая взгляд на вещи, родственный современному, и нам, людям XX века, близок пафос его стихов:

Корельские люди
Мудро умирают,
Бесписменныи суще,
Предания знают.
Не боятся пламене,
Стоят за законы,
Вси девять во огнь текут,
Да имут короны.
 

В. Г. Дружинин в статье «Словесные науки в Выговской поморской пустыни» указывает, что «выговцы внесли в сборники псалмов и положили на ноты два произведения Ломоносова: «Утренние размышления о боге» и «Оду, выбранную из Иова». Крупнейшие представители дворянской и крестьянской контркультур — Михаило Ломоносов и Симеон Денисов — были людьми одного, поморского корня.

Тем современным авторам, которые еще недавно рассматривали раскол как реакционное движение, уводящее народные массы в сторону от борьбы, полезно было бы ознакомиться с тем, какую оценку давали вождям раскола, да и всему движению, официозные православные публицисты, верные слуги самодержавия. Один из них, известный нам фольклорист Е. В. Барсов, писал о Симеоне Денисове: «Невозможно оплакать того зла, которое внес этот человек в среду народа, всю жизнь свою разливая мрак и заблуждение в простые темные души поселян. Страшно подумать — что было бы с русским народом, если бы в выговском братстве не перестали являться сильные предводители, подобные Денисовым».

Относительная прогрессивность раскола по сравнению с феодально-церковным укладом жизни несомненна, и проявляется она не только в контексте социально-исторической практики, но и в сложных взаимосвязях между буквой и духом расколоучения. Идеология раскола — крепкий орешек, оказавшийся не по зубам не одному Неофиту. Обличения следовали за обличениями, но. это были инвективы схоластов, содержащие семена материальной выгоды и официального одобрения. Старая вера должна предстать перед судом бескорыстной и независимой мысли.

…Сто тринадцать лет стояла Выговская старообрядческая пустынь после смерти Симеона Денисова. Много было за эти годы и возвышенного, и странного, и диковинного для нас, много хранят старинные предания такого, что достойно и научного воскрешения, и внимания нашего. Не изуверы, не фанатики населяли берега Выга в те давние времена, но люди, ценившие прежде всего труд, хлеб, вольное слово и народную мудрость, ибо сами были плоть от плоти народной. Воздадим же им должное.